Обручник. Книга третья. Изгой

Кто она по религиозным убеждениям навскид трудно было сказать, но вида она состоялась сугубо иудейского.

И Фрикишу даже казалось: не специально ли ее подсунули Луке, чтобы она следила за ним изнутри самой медицины.

А Седун – подонок.

Он работал как истинный стукач.

В своих показаниях обозначил врача Попова, сиделок Кандину и Савельеву, ту же Дворкину.

– Самое главное, – признавался Седун, – профессор все время как бы провоцировал нас подтвердить свое невежество.

– И как это у него получалось? – как можно бесчестнее интересовался Фрикиш.

– Например, скажет: «Если ты знаешь, что не туда идешь, то зачем кричать что обокрали?»

– Ну и чего тут? – притворился дебилом Фрикиш.

– Как что? Прямой намек, что политика нашей партии и правительства… Или, – он перебивает себя новой цитатой из высказываний профессора, – скажет: «Идешь за караваном, не говори, что ведут не туда». Улавливаете?

Даже такой афоризм, как «Человек чаще всего одинок, оттого что умен», Седун тоже записал в антикоммунистический актив Войно-Ясенецкому.

Удалось как-то поговорить Фрикишу и с Августой Бабкиной.

Ну двадцатилетняя дуреха.

Кстати, тоже цитировала епископа:

– Когда я уходила, он мне вслед сказал: «Да, с судьбой не спорят, ей покоряются». А как это можем делать мы, передовики и советские люди?

А вот Керим – в нардоме – что-то сотворил стоящее.

Диспут он организовал антирелигиозный на тему: «Кем ты хочешь стать, когда перестанешь быть?»

И там у него такая сценка была прилажена.

Ведущий говорит:

– Телеграмма с Плахина.

– От кого? – спрашивает у него помощник.

– От Святого Луки.

– Ну и чего в ней?

– «Надоело ездить на медведях без возницы, прошу прислать оную».

– Ну и что?

– Редькину, Репину ему предлагаю, всех отверг.

Тогда кто-то из первых рядов выкрикнул:

– Хренову ему пошлите!

Но зал не засмеялся. А все дело в том, что Екатерина Хренова действительно была тут у него возницей.

Молодая, розовощекая, кони у нее играли, ковры под епископом блестели, – явно на своем месте была эта туруханка.

И запылал гэпэушник Стильве неблагозвучной фамилией возницы если не унизить, то хотя бы смутить епископа. На что Лука сказал:

– «Хер» – рядовая буква в алфавите. Не лучше и не хуже, чем «аз», «веди», или «ять».

Разговором же с теми, кто проходил по делу Войно-Ясенецкого, Фрикиш занимался не случайно. Вскоре ему – с подробнейшим отчетом – предстояла поездка в Москву.

Конечно, кое-что из чудачества местных властей он возьмет на свой счет.

Но главного он не выполнил.

Глобальной нейтрализации епископа не случилось.

Не выполнил он и тайной от начальства своей миссии – то есть не создал своей собственной религии, которая по привлекательности превзошла бы христианство.

Правда, попыток он не оставляет.

Сейчас на его столе лежат книги Иосифа Флавия, Тита Ливия, Филона Александрийского и последние расшифровки свитков, что были найдены пастухами в районе Курмана на берегу Мертвого моря.

Вот эти свитки и книги мыслителей прошлого вписываются в одну любопытную записку, что «Новый завет» появился значительно раньше пришествия в мир Иисуса Христа.

Поэтому на основании этих знаний и открытий можно вполне развить теорию, что религии – это цепная реакция уступки интеллекта Вселенной, тоже Высшего Разума, который им заведует.

И вполне естественно каждому человеку иметь свою собственную религию.

Он даже на эту тему поговорил с людьми сугубо нейтральными.

Например, с Оглоблей.

Он долго вникал в суть, а когда она до него дошла, произнес:

– Я себе, – сказал, – выберу религию «кнута и пряника». «Пряник» нужен, чтобы не огорчался, а «кнут», чтобы не зажирался.

С Лидухой было сложнее.

– А зачем нужна религия, если Бога нет? – спросила она.

– Ну это нет его в общем понимании, – начал разъяснять Фрикиш.

– Ну а можно тебе создать собственное для себя заблуждение.

– Зачем?

– Чтобы утвердить этакое, чего другим и не приснилось.

– Что, например?

И тут он извлек из своего саквояжика тетради Магды и наугад прочел:

– «Новый век – это как бутылка старого вина: неведомо кто его вкусит и неизвестно что натворит».

Она – настороженно – взяла у него тетрадь.

– А это нас, – ударила она тетрадью себе по лбу, – не загадит?

– Да что ты?

Она углубилась в чтение.

Потом сказала:

– Я бы вот это себе взяла. – И прочитала вслух: – «Невинность – это не признак невиновности».

Фрикиш снял с нее вожжу своего взгляда, сама-то она, видать, себе на уме.

Он убрал тетрадь Фриды.

– В этом что-то есть, – сказала она на прощанье, – когда всяк себе будет с ума сходить.

И ушла.

Насчет же тех, кто тут встречался с товарищем Сталиным, тоже можно сойти с ума.

Их счет пошел на сотни.

И Фрикиш всех выслушивает.

Даже кое-что замыливает.

На всякий случай.

Вдруг в самом деле когда-то случится написать пьесу о вожде…

Тут он всякий раз делал заминку, поскольку давно для себя усвоил, что если Ленин был вождем угнетенных, то Сталин стал вождем обозленных.

17

Троцкий впервые это услышал от человека не только далекого от политики, но и от понимания того, как устроен мир.

Этот невзрачный человечек неожиданно изрек: