Троцкий не уточнил: общему ли, или тому, коим заражена их компания.
Рыков – прорычал:
– Опять под дых? Сколько можно?
Бухарин перечитал стихи несколько раз и вдруг разразился другими:
Эти стихи никто не комментировал.
Только Каменев спросил:
– Из есенинских сусеков, что ли?
На что Бухарин расхохотался.
На чем опознание и кончилось.
А Троцкому пришел на память еще один чудак.
Этот купюр не рисовал.
И стихов не сочинял.
Зато он бредил неким тайным орденом, который – со временем – стал бы править всем миром.
И это было по душе Льву Давыдовичу.
Тем более что та власть, вкус которой, хоть и с кровью пополам, он ощущал, считай, многие годы, теперь был разбавлен пресностью какой-то обыденности, от которой – почти после каждого прожитого дня – ломит в затылке.
18
Он не смеялся, хотя все к этому вроде бы располагало.
И то, что хохотала жена и победоносно улыбался автор словорасчленения, которое развеселило всех: «Сталинград – Сталин, грозящий адом».
Ну так оно, наверно, и есть.
Он грозит адом врагам Советской власти.
А название города их любви с Надеждой «Царицын», как-то не вписывалось в революционную лексику.
«Сталинград» же можно и по-другому интерпретировать:
«Сталин готов радоваться».
Короче, все хохотали, а он – нет.
Какая-то непотребность висела над всей этой беседой.
И даже – натужность.
А хохот Надежды и вовсе был искусственным, даже нарочитым.
Но хохот иссякал.
И гасла беседа.
И о шутнике уже через минуту никто не вспоминал.
И лбы ели морщины.
Глава вторая. 1926
1
Надежда Константиновна переживала то, что меньше всего ожидала.
Она хорошо помнила ту вспышку раздора, что проскочила между ею и Сталиным в пору, предшествующую смерти Ильича.
Но, казалось, раз инцидент исчерпался, причем в пользу Сталина, то и все дальнейшее обязано было выстроиться по соответственному ранжиру.
Однако этого, видела она, не случилось.
Сталин и всегда, то есть при жизни Ленина, не демонстрировал близость к их семье.
Он не умел подыгрывать мужчинам и лебезить перед женщинами и потому как бы даже демонстрировал свою интеллектуальную неуклюжесть.
И вообще, Сталин для Крупской, с одной стороны, казался понятным без сносок, с другой, наоборот, представал в такой тайности и замкнутости, что становилось, по меньшей мере, жутко.
Если Кремль сейчас сравнить с общим ульем, то конечно же в нем видится Троцкий.
Лев Давыдович даже вообразить не мог, что не его зык в Кремле главный.
Говорят, Сталин много читает.
У Троцкого же такой дар, что он, кажется, знает все еще даже ненаписанные книги.
Он – прирожденный оратор.
Даже, можно сказать, оракул.
Возле него должны постоянно ходить толпы, которым он что-либо изрекает.
Однажды Троцкий встречался с учителями, где довелось присутствовать и ей.