Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Очевидно, что работа Бабы предвосхитила другие недавние попытки теоретизировать конкурентные капитализмы эпохи после окончания холодной войны, но в чем-то она даже перекликается с ними. Его представление о корпоративизме похоже, например, на «тойотизм» или «оноизм», которые часто обсуждаются как японский аналог американского «неофордизма» и шведского (или немецкого) «вольвоизма». Первый – это модель работы по инициативе, второй – работы по приказу, а третьи – модели работы по согласованию (ведущая либо к сокращению рабочего времени, либо к расширению социального обеспечения)185. Но, похоже, главная неприязнь Бабы проявляется в противопоставлении будущего корпоративизма несчастливой судьбе США, если они перестанут быть производственным обществом. В таком случае – о чем больше говорили в конце 1980-х, чем сейчас, десятилетие спустя, – Америка превратилась бы не более чем в паразитическую экономику, в которой доминируют спекулянты и множество «люмпенов» – работников сферы обслуживания. Для индустриализирующейся Азии корпоративизм обеспечивает альтернативу такой «бесчеловечной» общественной поляризации; «то, что корпоративизм получил всестороннее развитие, не означает, что он может спасти человеческое общество, но может означать, что он поможет уйти от общественного коллапса, который приходит с поляризацией». Баба утверждает, что между двумя альтернативами идет напряженная борьба [Там же: 319–320].

Такая обтекаемая и журналистская формулировка может кого-то не убедить. Похоже, что в творчестве Бабы подобные настроения действительно довольно устойчивы, с его частыми порицаниями безудержной десоциализации, распада семейных уз, преступности несовершеннолетних и употребления наркотиков, прогулов работников, «путаницы в отношении гендерных ролей и морали» и так далее. Все это может придать его комментариям заметный консервативный оттенок. В этом отношении с определенными течениями левых марксистов, как в Японии, так и в других странах, его объединяет ужас перед коммерциализацией и высокая значимость, которую они придают социальному порядку. Однако проблема заключается в том, как этот порядок достигается и поддерживается. В любом случае здесь возникает вопрос о природе социальной критики, которую Баба явно намеревается предложить на основе своей «смены парадигмы». Сможет ли он, совершив этот интеллектуальный переход, представить критический анализ, невозможный в ином случае?

Рассмотрим для начала отношение Бабы к марксистской традиции как к имманентной критике капитализма. Как уже отмечалось, кайсясюги – это обдуманная игра слов, основанная на все еще положительных коннотациях сякайсюги и его притязаний на внимание. Таким образом, речь идет не только об игре слов. Версия Бабы о смене парадигмы в направлении массового обогащения является лишь одной из целой серии подобных разработок в рамках марксизма, которые, безусловно, сильно различаются по сопутствующим им политическим выводам. Эдуард Бернштейн осмелился выступить против «иммизерационистской» ортодоксии Немецкой социал-демократической партии; его взгляды были официально отвергнуты в 1903 году, но нашли «объективное соответствие» в политике партии при Веймарской республике. В своих трудах об «организованном капитализме», опубликованных после 1915 года, Рудольф Гильфердинг утверждал, что «в сочетании с доминированием крупных корпораций и банков растущее участие государства в регулировании экономики привнесло важный элемент планирования в экономическую жизнь и подготовило путь к социалистическому планированию»186. Поколение спустя аналогичные взгляды были приписаны Полу Суизи и Полу Бэрану на основании их оценки послевоенного кейнсианства. Со своей стороны, Баба, как и Оути, сохранял озабоченность способностью работников к автономной самоорганизации и недвусмысленно предостерегал от соблазна заменить «политическое» движение «культурным». Но в целом, каковы бы ни были его устремления, к середине 1980-х годов Баба не питал никаких надежд на сугубо «социалистические» преобразования. Почему? Потому что если бы мыслимые модели социализма продолжали фетишизировать «производительные силы», то они могли бы предстать в более грубой, политически враждебной форме, чем те дилеммы, которые сейчас стоят перед капиталистическими странами, которые достигли высокого роста.