Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Борьба Маруямы «за историю» стала возможной благодаря чтению Карла Мангейма. «Идеология и утопия» Мангейма (1936) познакомила Маруяму с идеей обусловленного «способа мышления», в рамках которого можно было осмыслить различные работы любого мыслителя; оно освобождало от узко биографических или генеалогических подходов к интеллектуальной истории. Вместе с этим появилась идея «систем отсчета», с помощью которых социальные группы воспринимали реальность и придавали ей смысл: ярким примером была концепция «Пяти отношений» конфуцианства [Maruyama 1974: xxvii–xxviii, 192]. Как и марксисты, Мангейм считал, что вместе со сдвигами в социальном базисе меняются и эти системы отсчета. Но он подчеркнул, что в некотором смысле перемены не были «реальными» до тех пор, пока они не воспринимались с помощью системы отсчета; то есть реальность состояла не только из «базы», но и из совокупности социальной жизни и мышления. Подход Мангейма позволял, как отмечает Маруяма, не просто отличить факт от оценки, но и увязать их в историческом повествовании. «Увязывание», в свою очередь, означало не радикальное обесценивание смысла в пользу функции, как в вульгарной теории идеологии. Скорее, намерение состояло в том, чтобы проследить диалектику факта и значения, опосредованную способами мышления, индивидуальные формулировки которых требовали внимательного и вдумчивого прочтения.

Особое значение для Маруямы имело понимание Мангеймом интеллектуальных движений «возвращения». Здесь группа интеллектуалов, которых «отвращает социальный процесс» зарождающейся модерности, «уходит в прошлое и пытается найти там эпоху, когда трансцендентность бытия в давно забытой теперь форме господствовала над миром; и посредством такого романтического воссоздания… пытается внести одухотворенность в настоящее» [Мангейм 1994: 259]. Маруяма смог увидеть, что движения возвращения эпохи Токугавы, такие как «нативизм» Мотоори Норинаги (кокугаку), зависели от категорий и способов мышления, «которые якобы были “превосходными”» – в данном случае от «синофильского» древнего учения конфуцианского философа Огю Сораи [Маруяма 1978: 18]. Также стало ясно, что значение таких движений заключалось не столько в восстановлении «вечной» истины, сколько в их социальных и идеологических свойствах. Они дали жизненно важное представление о том, как социальные группы «продумывали» (используя ключевой термин Мангейма) великий переход от феодализма через абсолютизм к современному обществу. По этим причинам метод и подход Мангейма были «решительно важны» для Маруямы; действительно, он «не смог бы написать» ранние исследования идей эпохи Токугава без стимула и руководства, которые предоставил ему Мангейм [Там же: 20]. В основе этого решительного ответа лежала ценностная позиция, которую Маруяма разделял с Мангеймом. «Продумать» переход от феодализма к современности, по мнению Мангейма, означало бороться с процессом «демократизации» общества и мышления [Мангейм 1994: 1–13, в частности 8–9]. И хотя демократизация не фигурирует в качестве приоритетной темы в работах Маруямы вплоть до 1945 года, даже его ранние работы трудно читать иначе, чем в таких понятиях.

К началу 1940-х Маруяма, как историк японской политической мысли, определил свою позицию и образ в терминах сознательного утверждения современности (киндайсэй) перед лицом мощных тенденций, направленных либо на ее отрицание, либо на «преодоление». В чем же тогда состояла модернистская позиция Маруямы? Как она повлияла на его важнейшие труды военных лет? И как она была интерпретирована после поражения Японии?