Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Для Маруямы современность обозначала образ мышления, лейтмотив, набор предпосылок относительно сознания, отмеченных мощным чувством непреодолимой разницы между тем, что есть, и тем, что должно быть. Именно это осознание различий и необходимости конфликта помогло Маруяме выработать критическую позицию, достаточно гибкую, чтобы пережить «обессмысливание» публичной сферы в последние годы Японской империи и использовать марксизм как систему мышления264. Именно это сознание, эта «внутренность», или самообладание, сформировали нормативное ядро понятия субъектности у Маруямы (сютайсэй). Быть современным (modern) означало проявлять трансцендентную, универсальную критическую способность в конкретной социальной/национальной общности. Современное, или «открытое», общество, в свою очередь, было таким, где свободное и ничем не ограничиваемое объединение индивидов устанавливало норму, а политика была творческим пространством, где конфликт возникал и разрешался в непрерывной истории «прогресса [в] сознании свободы». (Маруяма заимствовал эту фразу из «Лекций по философии истории» Гегеля, 1830 год.) Эта история создавалась людьми ради людей и не всегда – на самом деле редко – воспринималась ими интуитивно легко. Таким образом, человеческое общество и институты не были ни «естественными», ни метафизически гарантированными. Скорее, все это были важные фикции, созданные субъектами, наделенными некоторой степенью самосознания: это Маруяма считал ключевым показателем современности. Сознание современности не противопоставляло вымысел реальности или истине, а, скорее, отрицало любой «естественный», метафизически гарантированный порядок, охватывающий как космическую, так и человеческую сферы.

Здесь мы вспоминаем аргументацию книги Маруямы «Нихон сэйдзи сисо:си кэнкю:» («Исследования интеллектуальной истории Японии эпохи Токугава»), написанной и опубликованной отдельно в «Кокка гаккай дзасси» между 1940 и 1944 годами, впервые в виде книги исследования появились в 1952 году. Маруяма подготовил для интеллектуальной истории эпохи Токугава повествование о распаде учения Чжу Си под внешним давлением социальных и экономических противоречий и о внутреннем распаде континуального способа мышления. Отрицание ортодоксальности проявилось в форме парадоксальной «логики изобретения» Огю Сораи. Сораи, как несостоявшийся Макиавелли-Гоббс, призвал сегуна Ёсимунэ «заново изобрести» в соответствии с древними феодальными традициями быстро коммерциализирующийся социальный порядок, таким образом стремясь «создать природу» с помощью абсолютистской логики изобретения. «Чтобы разрешить кризис феодального общества, Сораи вознамерился разрушить теорию естественного порядка, но вместо этого вызвал демона, действия которого он был не в состоянии контролировать» [Maruyama 1974: 222, 238].

«Демону» этой логики было суждено потерпеть неудачу. Действительно, для Маруямы японская история представала как череда неудавшихся прорывов к универсальности. Япония могла бы стать полностью современным, демократическим национальным государством, но не стала. Например, в рецензии военного времени на книгу Асо Ёситэру «Кинсэй нихон тэцугаку си» (1942) Маруяма писал, что «степень, в которой европейское [Ёроппатеки нару моно] проникает в царство духа, служит критерием для оценки феномена японской модернизации». Таким образом, Япония после Реставрации усвоила материальные технологии Запада, но ей еще предстояло пережить духовную революцию. Политически это означало, что потенциально освобождающая логика изобретения использовалась после 1868 года в безжалостно прагматичных государственных целях; так сказать, была заточена в государственные институты, закрытые для общественного контроля. В обществе в целом существовала свобода чувства, нации предстояло противостоять «европейскому духу», но вместо этого она упорно относилась к европейской мысли как к фетишу. Таким образом, интеллектуальный мир современной Японии превратился, – цитирует Маруяма философа-эмигранта Карла Левита, – в «двухэтажный дом» без лестницы между этажами [Маруяма 1976а: 119, 127–132]265. Пока, писал Маруяма, при первых признаках поглощения все атрибуты западной мысли и культуры можно было просто стряхнуть. Но он считал, что это глубоко укоренившееся заблуждение, которое привело «духовную» Японию к саморазрушительной попытке очистить себя и Азию от «материализма». Далекий от утверждения, что Япония призвана «преодолеть» современность, Маруяма полагал, что современность – как сознательное участие индивидов в борьбе на социальном уровне «должного» с «есть» – представляет собой «еще не существующее», за которое нужно бороться [Маруяма 1976б: 188–190]. Целью, а также формой этой борьбы стала сама демократия.