Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Очевидная критика работы Маруямы вплоть до 1945 года заключалась в том, что он идеализировал Запад и очернял Японию за исторические неудачи и «отсутствие» истинно западного сознания. Действительно, это критика, которая преследовала его на протяжении большей части его профессиональной жизни. На каком-то уровне она справедлива. Как заметил сам Маруяма несколько лет спустя:

Если мне скажут: «Вы идеализируете европейское прошлое и относитесь к нему как к универсальному», я могу только согласиться. Конечно, это не значит, что в других культурах нет универсальных элементов. Но я признаю, что в своем мышлении я опираюсь на абстракции европейской культуры. Я считаю это универсальным наследием человечества [дзинруй фухэн но исан]. Я твердо верю в это. И я хочу извлекать все большее и большее количество уроков из этого [Цуруми, Маруяма 1969: 93]266.

Поскольку обвинение в европоцентризме было принято самим Маруямой, мы посчитали важным изложить контекст и развитие этого европоцентризма в кругах маститых обществоведов императорской Японии и в мышлении самого Маруямы. Теперь мы можем обратиться к теоретическим и практическим последствиям; другими словами, исследовать влияние европоцентризма на концепцию демократии Маруямы и его оценку препятствий и возможностей для ее реализации, возникших в современной истории Японии.

Но прежде необходимо сказать несколько слов о связи европоцентризма и национализма в Японии. Нельзя показать, что европейские категории ipso facto неприменимы (или применимы) к Японии. Нападать на них только на основании происхождения, будто легитимные концепции, повествования и тропы могут быть почерпнуты только из какой-то чисто «японской» конструкции опыта, – не более чем самообман. И это особенно проблематично, поскольку «Европа» и «Запад» незаменимы и как позитивные модели, и как эффективные и аффективные Другие в процессе построения современной японской идентичности, традиций и социальных форм. Решительное утверждение Маруямой универсальности европейской культуры как актуальной для Японии произошло именно в то время, когда и без того близорукая и оборонительная исключительность приняла самую ожесточенную форму; очевидно, что столкновение с этой исключительностью наложило глубокий отпечаток на его жизнь. Более того, невозможно читать Маруяму в контексте, не ощущая присутствия мощного интеллекта, отмеченного преобладанием критики и национальной озабоченности. Его творчество, как и творчество модернистов в целом, было националистическим по замыслу. Но предполагалось, что это будет относительный, а не солипсистский национализм; национализм как инструмент универсализации267.

Таким образом, проблема ранних работ Маруямы заключается не в евроцентризме как таковом. Скорее всего, Маруяма был склонен овеществлять целые категории, такие как феодализм, капитализм и сама современность/модерность. Какими бы новаторскими ни были исследования конфуцианства Токугавы, они утверждают существование (и крах) ортодоксии, которая, похоже, никогда не принимала ту форму, о которой заявлял Маруяма. Впоследствии он признал зависимость от жесткой диалектической схемы исторической эволюции. Маруяма был очарован «Hegelianische Zauber», магией Гегеля [Maruyama 1974: xxxiv–xxxv; Kracht 1981: 54–59]. Однако, как отметил Роберт Белла, важен разрыв с «непрерывным» и оптимистичным образом мышления Чжу Си – независимо от того, был ли он сформулирован как ордотоксальный или нет. «Открытие» такого способа мышления с помощью диалектического метода, наряду с утверждением, что он растворился и уступил место зарождающейся современной логике изобретательства, остается ключом к анализу Маруямы [Bellah 1977]. Это точка зрения, которую дополняли и которой бросали вызов, но которая еще не была опровергнута. Однако суть здесь не в том, чтобы не дать оценку «Исследованиям интеллектуальной истории Японии эпохи Токугава» Маруямы, но чтобы определить его мировоззрение и основную интеллектуальную направленность в тот период, когда Япония столкнулась с поражением. Маруяма вышел из войны «протестантом»: он сочинял в знак протеста против несвободного настоящего и после этого продолжал преодолевать препятствия на пути к свободе и современности в Японии. Типичным утверждением и центральной проблемой его протестантизма является то, что такие препятствия наиболее глубоко лежат в основе самой японской традиции.

Риторика и действия в предполагаемой демократии