Община Святого Георгия

– Видишь? Мужчины с нами согласны. А женщины в основном ей завидуют. И знаешь что, мой юный возлюбленный? Ничего ты здесь, в этой земной жизни, не потерял. Любовь, мой милый друг, слишком перехвалена. Плотские удовольствия – чрезвычайно переоценены. В тебе довольно чувственности – самый пик её, Лёша, – чтобы понять, что сцепленье рук есть квинтэссенция земной любви, всё прочее – страстные забавы, и, поверь, они мало чем отличаются от наверняка уже не раз случавшихся с тобой непроизвольных пачканий, инициированных сновидениями. Это физиологическая норма, а если тебе внушили иначе – сейчас я отпускаю грехи тем ханжам, которые назвали семяизвержение пачканиями. Тебе отпускать нечего. Ты чист и прекрасен.

– Но есть же ещё дело всей жизни! – Алёша, подкреплённый вином, со всем пылом юности пустился в дискуссию. Вера не стала уточнять, что беседа – ещё одна важная составляющая любви. Он знал это помимо всяких объяснений. – Вот ты – врач. Ты любишь свою работу… – он замолчал, и эта была та особенная пауза, которую нельзя прерывать. У княгини всегда была обострённая интуиция. – Вера, почему мы здесь?

Конечно же, он спрашивал не о ресторане. Она выдержала ответную паузу. Не потому что не знала, что сказать. Что сказать, она знала. Она не знала ответа.

– Я полагаю, Алёша, мы здесь потому, что больше нас нигде и нет. Будь ты менее умным, менее чутким, незрелым – я бы с чистой совестью наврала тебе про рай. Будь ты слишком умудрён, чрезмерно образован, осмыслен до расстройства равновесий в голове – мы бы с тобой побеседовали о жизни вечной и бесконечной в иных формах, об энергетических токах… Но мы с тобой равны, мой юный возлюбленный, и как равная равному, я говорю тебе: только здесь мы и есть.

Алексей поднял бокал и умиротворённо улыбнулся.

– За то, что мы всё-таки есть.

– Всегда.

– Всегда!

Они сдвинули бокалы, пригубили…

– Работа… – Вера вернулась к беседе, ощутив, что последний барьер взят. Не ею. Самим мальчиком. Он больше не боится, не сожалеет. Он готов. – Я – это суть моя работа. И я, наверное, была бы куда счастливее, чище и достойней, если бы я умерла, не узнав о своём предназначении! Я бы ушла безгрешной!

И Алёша, кроме готовности, осознал себя чистым. Чистейшим из чистых. Если и есть на самом деле благодатное приобщение души к вечной жизни, то Таинство Причащения с ним совершилось сейчас. Да, в кабаке вместо храма. Да, вместо священника, бубнящего свою положенную ритуальную ерунду, с ним была странная княгиня Вера. Но вера в жизнь вечную и бесконечную заполонила его вмиг. В миг, равный вечности. В вечность, равную мигу. Он был острием иглы Вселенной. Вселенной, состоящей из мириад игл. Он был ничем и всем.

– Ешь, балда! Следующая остановка – «Небытие». Кто знает, что там у них подают?! А если и ничего! Великая жизнь энергии несопоставима с жалким существованием плоти. Свет фаворский не есть ни сущность Божия, ни тварь, но энергия сущности. Это даже сучкам на дальних подходах понятно! Энергия сущности нераздельна с сущностью и неслиянна с нею. Энергия сущности нетварна. Энергия сущности не вносит разделения в саму сущность и не нарушает её простоты. Имя «Божество» относится не только к сущности Божией, но и к энергии. Энергия Божия тоже есть сам Бог. В сущности Божией тварь не может участвовать, в энергии же – может.

Вера изложила мальчишке постулаты православного Собора от 1351 года. Собственно, это не имело никакого значения. С таким же успехом она могла сейчас зачитать парню меню. Но она добилась того, что редко какому священнику удаётся. И вряд ли хоть когда-нибудь удастся многочисленной армии поклонников учения Шломо Фройда, или бесконечных псевдомистиков, путающихся в коротких штанишках недознания о полуощущениях. Она подвела тело живое к преобразованию в душу живую. И видит Бог, гордящийся ею, какое количество энергии она на это потратила. Потратила, не считая, не гордясь, не жалея. Не жалея себя и конечной жизни своего несовершенного тела! Ах, если бы те, кто жалеют, поняли бы, насколько порочен путь жалости, закрывающий шлюзы бесконечности. Но и не надо. Таков защитный механизм. Мы должны исполнить предназначения тел, каждый – своё. Как платье. Для светского раута, для боя, для операционной, для соблазнения… Лишь любовь творится, обнажаясь.

Алёша Семёнов с огромным аппетитом, давно не испытываемым им, съел бифштекс. В первый раз испил вина. Оценил десерт «Абрикосов», который подавали здесь. Они прогулялись до клиники пешком. И целовались куда более чувственно, чем позволено священнику прикасаться к причащаемому таинства.

Что вы знаете о таинствах, жалкие блюстители формы?!

Когда они пришли на задний двор клиники, первым – и единственным! – кого они там встретили, был, само собой, госпитальный извозчик.

– Иван Ильич, ты вальсы Штрауса знаешь?

– А как же, Вера Игнатьевна! Я уж сколько тех господ под теятрами на лаковой пролётке поджидал!

– Напоёшь «Сказки венского леса»?

– С огромным нашим удовольствием, Ваша Светлость!