Община Святого Георгия

Лечебный день пошёл своим порядком, работы было невпроворот. Больше Вера Игнатьевна о пациенте Семёнове сегодня ни с кем не говорила.

Вечером она пришла к нему, устроенному со всем возможным комфортом. При нём была Ася. И Алексей даже пытался вести с ней подобие беседы.

– Теперь вы точно меня никогда не поцелуете! Женщина не может поцеловать мужчину, которому меняла исподнее и мыла…

– Я вас поцелую, Алексей!

Вера зашла неслышно, знаком велела выйти Асе, присела на край кровати и коснулась его губ.

– Надеюсь, вы простите меня за не слишком чувственный поцелуй, Алёша. За нежное касание мне не предъявят развращение малолетних, а вам – геронтофилию. Как эстет эстета ты меня понимаешь.

Семёнов улыбнулся. Вера взяла его ладонь. Немного помолчав, они переплели пальцы.

– Самая интимная ласка, Алёша, именно эта. Поверь мне. Я знаю, что тебе страшно. Я держу тебя за руку, и я чувствую всё, что чувствуешь ты.

Он кивнул.

– Мне тоже страшно, Алёша. Только никому не говори! Если успеешь проболтаться, скажу, что у тебя отравление мозга ядами распадающейся опухоли!

Удивительно, но Алёша коротко рассмеялся, совершенно искренне.

– Но чего же вы боитесь, Вера Игнатьевна?

– Того же, что и ты. Боюсь смерти. Боюсь не успеть важного. И не просто боюсь – точно знаю: не успею! Не успею осуществить всё задуманное. Всё, что хочу, не получу. И от этого ещё страшнее.

Они оба вздохнули. Так бывает, когда тела переплетены, пусть это всего лишь пальцы. Хотя не стоит бросать пренебрежительное «всего лишь», ибо на фреске «Сотворение Адама» Микеланджело Бог передаёт энергию сущности именно перстом, и ничем иным.

– Твой страх скоро закончится, Алёша. Возможно, и мой закончится куда быстрее, нежели я полагаю, ибо располагает Господь.

– Более всего я боюсь, Вера… Я могу называть вас Верой?

Княгиня согласно кивнула.

– Вера, я страшусь глаз маменьки. Она ещё надеется, и это рвёт мне душу. Мне страшно умирать долго и некрасиво. В частности некрасиво, как вы уже догадались. Я не хочу, чтобы те, кто меня знают, запомнили меня таким, не могущим справить нужды там, где положено. Я не хочу, чтобы таким вы запомнили меня. Вы запомните меня, Вера?

– Да.

– Я не хочу быть грязным. Я не хочу разъедающей жалости. Особенно в глазах женщин, хоть бы эти женщины – сёстры милосердия. Но они – ещё ладно, но вы! Вы не обиделись на меня?

– За что?! А! Что ты! Я всё понимаю. И потом, Алёша, я – доктор медицины. Я прошла войну, и по локоть в дерьме я бывала куда чаще, чем может себе представить простой питерский говнарь.

– Не знаю почему, но даже когда вы говорите такое, что не пристало даме, тем более такой, как вы, – это не ужасно, а остроумно, не грубо, но просто… В вас нет липкой жалости. Я в вас влюбился! – открыто признался мальчишка. – Я влюбился в первый и в последний раз в жизни.

– Не буду врать, я не первый раз испытываю это чувство, – улыбнулась Вера, – но поверь, оно глубоко взаимно. Я тоже влюблена в тебя, малыш!

Не расплетая пальцев, княгиня ещё раз коснулась его губ.

– У меня уже не действует то, что обязано действовать у мужчины в таких случаях. А ещё вчера…

– У мужчины, Алёша, обязано действовать совсем другое. И это у тебя отменно действует, несмотря на жестокую стерву, костномозговую саркому.

– Что же это?

– Честь. Если ты требуешь от меня сохранить твою честь…

Он горячо подался вперёд, но Вера приложила указательный палец к его губам.

– И знайте, молодой человек! – шутливо-назидательно сказала она. – Ничего плохого в жалости нет. Как и в опорожнении кишечника. Опухоль уже проросла сквозь нервные окончания, прежде контролирующие подвластность тебе процессов опорожнения тазовых резервуаров и не всегда подвластного – наполнения полового члена кровью.

Алёша светло улыбнулся.

– Даже это вы умудряетесь говорить так, что никакого смущения не возникает.

– Смущение проистекает из тех же мест, Алексей, что и жалость. У большинства людей в норме истечения жалости, гнева, смущения, ханжества – неконтролируемы. У них будто бы опухоль души, она их мучает, и что с этим делать, они не знают.

– А вы знаете?

– Нет, мой юный возлюбленный. Не знаю. Но я стараюсь сохранять честь. Бог весть, получается ли у меня, но я пытаюсь изо всех сил.

Она немного помолчала, крепче стиснув пальцы на тонкой, почти детской руке молодого человека, обещавшего со временем стать писаным красавцем. Но, увы, как раз времени у него не осталось.

– Да будет тебе известно, – Вера склонилась к Семёнову и конспиративно прошептала, – что герой войны генерал Василий Иосифович Ромейко-Гурко, когда я выносила его, раненого, с поля боя… уделал меня по самое не балуй!

Алёша рассмеялся, и тут его настиг жесточайший приступ боли. Вера обхватила его голову ладонями и около минуты удерживала. Боль удивительно быстро отступила. Алёша с удивлением прикоснулся к своим вискам, словно опасаясь обжечься.

– Прошло!

– Увы, это ненадолго. В сущности Божией тварь не может участвовать, в энергии же – может. Это не фокус, а физика. Ещё на несколько раз нам с тобой хватит. Твоя тварная энергия уже не совсем твоя.