Община Святого Георгия

– Нет! – поспешно ответил он, обернувшись. – Думаю, что нет. Я недавно был в собрании, где доктор Боткин читал свои письма жене с Русско-японской войны. Там был удивительный пассаж. Я его запомнил очень хорошо, он врезался мне даже не в память, но в самую душу: «Умереть – это ещё самое лёгкое. Мне кажется, что художники навязали миру совершенно неверное изображение смерти в виде страшного скелета. Мне представляется смерть доброй любящей женщиной в белом, с материнской нежностью и сверхъестественной силой подымающей умирающего на руки. Он чувствует в это время необычайную лёгкость, ему кажется, что он подымается на воздух и испытывает истинное блаженство… Так засыпают маленькие дети на коленях нежной матери… Какое счастье это должно быть!»[14]

– Доктор Боткин жив. Ему только представляется.

– Но он видел очень много смертей, Алёша. Евгений Петрович не боится смерти. Мне показалось, что он к ней готов.

– А я не готов, Александр Николаевич! Не готов! Я никем не стал, нигде не побывал! У меня нет никаких представлений, кроме книжных, и раньше они казались такими глубокими, достаточными. А оказались такими… пустыми.

Белозерский застыл у дверей, запрещая себе жалость, потому что это совершенно выбьет из колеи!

– Скажите честно, что вы не знаете! – упавшим голосом констатировал юноша и откинулся на подушки.

– Не знаю. Никто не знает. Прости меня. И всех прости.

Белозерский вышел.

Ася, едва сдерживая слёзы, протирала спиртом кожу предплечья. Алексей взял её за руку.

– Анна Львовна, за что?! Почему я?!

– Нужно молиться… – пролепетала сестра милосердия, и предательские слёзы закапали Алёше на руку.

– Зачем молиться?! Кому?! Я ничего не успел! Не защищал родину! Не целовался ни разу…

Он с надеждой посмотрел на Асю. Она покраснела и прошептала:

– Я сделаю вам укол. Вам станет легче.

Семёнов выпустил её руку, и страшная досада сквозила в его тоне:

– Вы меня всего лишь жалеете! Вы не умеете ничего другого! Станет легче… – он посмотрел на неё с сарказмом. – Легче умирать?! А вы!.. Не хотите целовать, так станьте ангелом смерти! Вы можете! Станьте доброй любящей женщиной в белом. Я знаю, что такое морфий. Он действует на центры в мозгу, и человек просто засыпает.

– Господь с вами, Алексей! Что вы такое говорите!

Она уже закончила манипуляцию, и хорошо, потому что страшно вздрогнула. Её так жгла халатность, из-за которой погибла юная девушка, и можно себе вообразить, какую бурю вызвало в ней предложение стать убийцей. Хотя цепкий Алёшин ум, несмотря на всё отрицание и неприятие скорой смерти, впитал слова Боткина. Обладая недюжинным талантливым воображением, он уже и не мнил смерть иначе.

– Вы – не добрая любящая женщина в белом, – печально вынес вердикт страдалец. – Вы всего лишь девочка немногим старше меня, в форменной одежде.

В коридоре Ася столкнулась с Верой Игнатьевной.

– Анна, у вас что-то случилось? – поинтересовалась княгиня, глянув на мокрое хорошенькое личико.

– Семёнов… – всхлипнула сестра милосердия.

– И? Чего сырость разводим?

– Он умирает! – страдальчески выдавила та.

– Понятно. Я уж подумала, у вас что случилось.

Вера пошла дальше по коридору, напевая «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии»:

– Вверх и вперёд! Близок окопов ряд. Гибель свинец навстречу несёт, но нет нам пути назад… Рукопашный бой удалый разыгрался в море огня. Враг не забудет день схватки кровавой, русский наш штык кляня… Венский вальс оркестру полковому в парке городском не играть. И трубачу, и альтисту младому в сопках судьба лежать…

Сильный голос княгини, не на шутку распевшейся, отражался от сводов, и ей отдавали честь ходячие пациенты, с радостью и горечью подхватывавшие трагическую сагу о духе. Вера Игнатьевна раскланивалась с ними, иных товарищески хлопнув по плечу, иным поклонившись глубже. Ася смотрела ей вслед, не понимая, что она сейчас испытывает: обожание или ненависть? Кто она вообще такая, эта странная княгиня? Как она смеет?! И как она умеет! Почему все смотрят на неё с таким почтением, и почему сейчас она сама, Ася, злясь на княгиню за холодность, восхищена ею до предела?

Когда Вера скрылась за поворотом, Ася опомнилась.

– Это ты их высокоблагородие ещё в операционном вагоне не видала! – крякнул прихрамывающий, один из тех, с кем Вера раскланялась. – Доложу тебе, сестричка: благодатный огонь, а не баба! Не она бы, так я не хромал, а тоже там был бы, в утренней мгле сопок уснувших… Ты не гляди, что она такая. Она не такая, их высокоблагородие! Но она такая одна!

Он похромал по своим делам, и Ася двинулась дальше, толкая перед собой мобильный столик сестры милосердия.