Община Святого Георгия

– Работает в мебельном цеху. Очевидно, плеврит, связанный с производственными вредностями. Стружка, лак… Аппарата Вильгельма Рентгена у нас не имеется, хотя изобретению добрый десяток лет.

– Исхудал за последние несколько месяцев? – уточнила Вера Игнатьевна у пациента, не обращая внимания на Белозерского.

– Есть такое, – сипло подтвердил обследуемый. – Кусок в горло не лезет.

– Боли в груди? Дышать тяжело?

– И это так.

– Лимфоузлы? – бросила Вера в стайку, сгрудившуюся у койки.

Все промолчали. Хохлов недовольно нахмурился. Недоволен он был сейчас поведением Веры Игнатьевны. Но более – своими питомцами, а значит, и собой. Не выполнить рутинную процедуру – не изучить состояние лимфоузлов при подобной клинике – это ни в какие ворота!

Княгиня собственноручно исследовала лимфоузлы в подмышечных впадинах, в паху. Повисшее молчание производило впечатление безнадёжно капающего осеннего дождика, и Александр Николаевич не в силах был более выдержать:

– Возможен недостаток не только в малом круге из-за плеврита, но и в большом…

– Как объяснить кровохарканье? – обратилась Вера Игнатьевна ко всем.

– Вероятно, скорее обязательно: туберкулёз! – поспешно выступил Белозерский, хотя княгиня обращалась не к нему.

– Лимфоузлы значительно увеличены и уплотнены, увы, даже бугристы. И вы бы знали это, господа, если бы дали себе труд исследовать их при поступлении ранним утром! – последнее было обращено к Белозерскому.

– Вера Игнатьевна, вы предполагаете рак? – несколько саркастично уточнил Хохлов. – Исключительно по аналогии с первым случаем, хотя я и не принимаю диагноз безоговорочно.

– Именно, Алексей Фёдорович. И у Алексея Семёнова, и у Степана Амирова – рак. У первого – кости, у второго – лёгких. То, что эти случаи идут подряд, ни о чём не говорит, кроме того, что они идут подряд.

– Но рак лёгких – редчайшая патология, в отличие от костномозговых сарком! – ворвался Александр Николаевич в дуэль профессора и ученицы. – За весь предыдущий век описано лишь одиннадцать случаев. Я понимаю, что их было значительно больше, но если бы их было действительно значительно больше, то и описано было бы не одиннадцать, а хотя бы сто одиннадцать или тысячу сто одиннадцать!

– Ещё будут, Александр Николаевич. Не было рака лёгких как такового – и вдруг в американских Штатах и Западной Европе случилась эпидемия, подбирающаяся и к нам. Небезосновательно полагаю, и не я одна, что сие есть прямое следствие технократической революции.

– Вера Игнатьевна, и всё-таки мы не можем утверждать наверняка, что у пациента рак лёгких. Простое решение, как правило, самое верное – именно методологически! Как вы сами изволили заметить, как раз методологии недостаёт молодым. Я буду постарше вас, и я бы не горячился с выводами…

– Это плохо? – перебил профессора Степан Амиров, дотоле внимавший беседе врачей, мало понимая, о чём они.

– Это – рак! – сказала Вера, обращаясь вовсе не к нему.

Она утверждала безошибочность своего диагноза, свою непогрешимость. Это страшно раздражало Хохлова. Но он был слишком академическим человеком старой школы, чтобы хоть что-то высказать ей при публике. Они просто буравили друг друга глазами.

– Почему технократия?! Нынче чуть что – сразу технократия! – выпалил Сашка Белозерский, мечтавший о мерседесе и уже почти выбивший его у отца. – Муссируется теория вирусной природы рака. Альберт Петрович Браунштейн, изучая опухолевые штаммы…

– Вирусы вирусами, а природу рака мошонки у трубочистов Потт показал полтора века назад! Сажа! – громогласно обрушился профессор на ординатора. Белозерскому пришёлся гнев, предназначавшийся княгине Данзайр. – Вы молоды, вы читаете! Как же вы упустили?! Во французском медицинском журнале пишут: катастрофическое увеличение опухолей дыхательных органов уже связали с бензиновым двигателем.

Сообразив, что он льёт воду на Верину мельницу, Хохлов опомнился и снизил градус, тише, но язвительнее обратившись к ней:

– Всё это оч-ч-чень хорошо, но чем новомодные теории могут помочь постановке диагноза нашему пациенту? Причём исключительно ухом!

– Господа хорошие! Доктора! – взмолился Амиров, – вы мне пропишите чего-нибудь, чтобы полегчало. Мне работать надо, у меня семья!

Тут все вспомнили, что в палате не место интермедиям, тем более уже забывшийся морфиновой грёзой Семёнов отчётливо простонал. Спит сознание, могущее подавить многое, если не всё, – спит и сторожевой пёс организма. Не спит только патологический процесс и боль, причиняемая им на самом генуинном уровне. Профессор красноречивым жестом отослал персонал на выход. И у себя в кабинете устроил ординаторам и студентам капитальный разнос. Веру он, разумеется, не трогал, решив переговорить с нею наедине. Позже… Вырастил на свою голову!