Община Святого Георгия

– Вот как с ней?! – взвился профессор, взывая к Кравченко. – Она же упёртее говнаря Прохора Ивановича, но тот хоть дубина, что с него спросу, лишь бы своё дело делал!

– А я чьё буду?! – и княгиня Данзайр невинно посмотрела на Хохлова.

Кравченко понял, чего клинике не хватало. Ей не хватало Веры.

А Вере не хватало умения просить. Но просить она не собиралась. Она собиралась сделать предложение. Это не моление, но мена.

Но чтобы отворили, надо постучать.

Вечером княгиня, ещё более элегантная и стильная, чем она являлась к полицмейстеру, стояла у дверей особняка Белозерских. Вдох-выдох… Она рассмеялась. Вот уж действительно, надо чтобы вокруг война, а в миру нам нескладно. Задумано же наоборот!

Она позвонила.

Через некоторое время на пороге возник строгий Василий Андреевич, но, увидав Веру Игнатьевну, из чопорного английского батлера немедленно сделался милейшим из русских управляющих.

– Княгиня! – воскликнул он. – О вас отдано распоряжение: в любое время без доклада!

– Надеюсь, Николай Александрович не изволят принимать ванну, не то я ж и туда без доклада ввалиться могу!

То, что Василий остолбенел на мгновение, её успокоило, вернуло в норму. Она чмокнула его в щёку и взлетела наверх так быстро, что лишила верного слугу возможности её сопроводить.

В то же самое время младший ординатор Концевич сидел в неприличествующем ему заведении. По доброй воле он бы сюда носа не сунул, но свидание ему было назначено именно здесь. Он мысленно перекрестился, завидев своего куратора или же, вернее обозначить, патрона. Кстати сказать, Дмитрий Петрович не разумел, как определить их отношения. Этот чистый богатый господин чувствовал себя в этом похабнейшем трактире, фактически притоне, как рыба в воде. Это было то самое заведение, из которого княгиня Данзайр с форсом вытащила безногого унтера Буланова. Здешняя публика обтекала чистого господина, надменный половой услужливо изогнулся. А вот Концевича несколько ранее намеренно толкнули плечом. Чего, впрочем, тот предпочёл не заметить.

– Какая нужда встречаться в эдаком смраде?! – возмутился он вместо приветствия.

– Гнушаетесь, Дмитрий Петрович? – осклабился барин, в свою очередь не пожелавший молодому человеку здоровья или хотя бы доброго вечера. – Разве не ради малых сих?… Мда-с! Так что за срочное дело?

Концевич достал из кармана сложенную вчетверо бумагу и положил на засаленный стол.

– Следует в ведомство господина Вержейского передать. Пусть санитарно-эпидемиологическое бюро проведёт расследование на фабриках Белозерского в части заразных болезней и сифилиса. Есть уложение о врачебно-полицейских задачах, и если быть достаточно настойчивыми, то можно и здесь денег раздобыть! На благое дело, разумеется.

В глазах барина отчётливо высветилась гадливость, когда он взял бумаженцию. И омерзение это относилось вовсе не к заразным болезням, сифилису или фабрикам Белозерского. Половой поднёс водки, а к ней груздей. Господин по-мужицки опрокинул и, подцепив не самой чистой вилкой доброго груздя, отправил его в пасть, полную сахарных зубов.

Концевича передёрнуло:

– Вы не опасаетесь здешней закуски?

– У груздей смертельно опасных двойников нет, Дмитрий Петрович. В отличие от несчастного русского народа.

– И кто же смертельно опасный двойник несчастного русского народа? – язвительно поинтересовался Концевич.

Барин налил вторую, опрокинул, крякнул, закусил. Взгляд его и тон из благостно-лукавых оборотились металлом, заиндевевшим на морозе:

– Его хилая тень, Дмитрий Петрович. Лицемерная, фальшивая, истеричная и разве с виду воспитанная русская интеллигенция.

Глава XXIII

На следующее утро профессор Хохлов официально представил княгиню. Хотя и прошло представление на ходу, не по протоколу. Клиника была перегружена пациентами, и потому режим ежеутренних пространных штудий был временно отменён – пульс жизни локализовался в палатах.

У койки Алёши Семёнова – того самого, за которым по распоряжению Хохлова «скакали» накануне, – собрались ординаторы, студенты и сёстры милосердия.

После недолгого перерыва к нему снова подступала рябь, предвестник шквала боли. Он покрывался испариной от её предчувствия. И ненавидел себя, поскольку юношей был глубоко воспитанным и, как следствие, сдержанным. Сколько раз он, начитавшись трактатов о мистических и послушнических практиках, представлял себя на месте своих героев! А сам в урочный час оказался не в силах справиться не то что с болью мира, но с болью собственного тела.

– Коллеги, каков ваш предположительный диагноз? – обратился Дмитрий Петрович к студентам.

– Мы ещё толком не собрали анамнез. Затруднительно. Пациент большую часть времени неконтактен, он недавно пришёл в сознание, – проблеял Астахов.

Концевич хотел нагнать значительной назидательной чуши, но в палату вошли профессор и княгиня.

– Коллеги, позвольте представить вам нашего заведующего хирургической и акушерской службой, доктора медицины, княгиню Веру Игнатьевну Данзайр!