Община Святого Георгия

Опомнившись, княгиня выпустила сомлевшего Аврутова из рук. Иван Ильич было сделал движение – принять, как делает любой добрый человек, видя, что кто-то падает. Но окоротил себя. Господинчик крепко приложился головой о плиты прозекторской. Но он был в шляпе, это смягчило удар. И тут нежный Астахов, этот ласковый человечек, решивший уйти из медицины живых, вдруг начал пинать бессознательное полное тело господинчика.

Влетевший в морг Концевич легко остановил студента, успев шепнуть ему:

– Это не то! Не так! Их всех надо давить…

На некоторое время повисла пауза. Немая сцена. Разъятый труп слабоумной. Мёртвые цефалоторакопаги. Опустошённая Вера, смотрящая в никуда пустыми глазами. Придерживающий её за руку Белозерский, осознающий, что она этого не чувствует. Концевич, удерживающий Астахова. Отвратительный господин, поверженный на холодный пол.

– Приведите его в чувство!

Вера вырвалась от Белозерского и скрылась в подсобке.

Анна Львовна всё слышала, но ни в коем случае не хотела себя обнаруживать. Это не её дело. Её забота – смотреть за малышом Зотовым. Она переменила ему простыни, прежде поменяв лёд в лохани. В этом ей помог Порудоминский, когда в зале был только мирный Астахов, вскрывающий тело. Ася не любила вскрытий. И не хотела бы, чтобы её тело вскрывали. Она всё понимала про науку, но надеялась умереть как-нибудь естественно, в глубокой старости, дома, в своей постели… Сбудется же у неё и свой дом, и своя постель. Хотелось бы, чтобы дом и постель эти были благополучны, благонадёжны. Чтобы муж красавец и богач. Чтобы здоровые малыши, две девочки и два мальчика…

Резко ворвавшаяся княгиня Данзайр прервала Асины мечтания. Работу Анна Львовна делала тщательно, с необыкновенной лёгкостью. А в голове роились картины одна привлекательнее другой. Она чудовищно устала и потому приняла совсем чуть-чуть капель настойки опия, даже не капель, а каплю. И всё как рукой сняло, тело стало бодрым и ловким, голова светлой, на душе – ясно и радостно.

Прислонившись к косяку, Вера несколько раз глубоко вдохнула, выдыхая долго и по чуть-чуть. Сделала несколько странных упражнений, при этом неотрывно следя за действиями Аси. Просто чтобы зафиксироваться на чём-то.

– У вас золотые руки, Ася.

– Спасибо, Вера Игнатьевна! – тепло откликнулась сестра милосердия. Сейчас она любила княгиню, восхищалась ею. Не понимала, как она могла испытывать к этой воистину достойной женщине что-то, кроме уважения и любви.

– Я слышала и… подглядела, как вы его! Я бы так хотела, но не смогла бы! Я вами восхищаюсь!

– Зря.

– Почему?!

– Никому пользы не принесёт. Только неприятности. Гнев, Анна Львовна, плохой товарищ. Если уж аристократ не может сдерживать гнев, то что пенять на гнев народный, который непременно воспоследует, потому как подонков вроде этого господинчика слишком много!

В подсобку зашёл Белозерский. Ася вспыхнула, увидав его. Но вид у Александра Николаевича был холодный, отстранённый, какой-то очень… докторский. Корректней Анна Львовна сформулировать не могла. Достав фонендоскоп, он подошёл к лохани, выслушал сердце и лёгкие малыша Зотова. Проверил глубокие рефлексы. После чего обратился к сестре милосердия:

– Вы и студенты прекрасно смотрите за малышом. Благодарю. Будьте любезны, оставьте нас с доктором медицины княгиней Данзайр наедине.

Асю так перепугал неожиданно официальный тон Белозерского, что она пулей вылетела из подсобки. И уже наверху, в коридоре клиники, вспомнила, почему ей так неприятна Вера Игнатьевна. Потому что Ася ей проигрывает по всем фронтам. И происхождением, и образованием, и воспитанием, и привлекательностью. Эти соображения так её рассмешили, что она решила добавить себе в чай ещё капельку. И всё, всё!

– Что ты творишь?! – прошипел Вере в лицо Белозерский, подойдя вплотную и крепко взяв за руки.

– С ума сошёл?!

Вера попыталась высвободиться. Но Саша был силён.

– Это ты с ума сошла! Вся такая бесстрашная! А о старике Хохлове ты подумала? Пока он официально не передаст тебе бразды правления, он здесь за всё в ответе. Это не поезд! Ты не на войне! Как твой оголтелый героизм ему аукнется, ты подумала?

– Мальчишка-эгоцентрик, ничего в жизни самостоятельно не сотворивший – табун нянек ему на ранки дует и вавки целует, – морали мне взялся читать?! – ехидно выдохнула она ему в лицо.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга с такой яростью, что, не будь в мертвецкой столько льда, какая-нибудь старая тряпка, пропитанная формалином, непременно бы воспламенилась. Александр Николаевич припёр Веру к стене.

– Больше не буду повторять: я не мальчишка!

Он поцеловал её. Это был не ласковый поцелуй.

Она не против была заняться тем, чем никак не позволительно заниматься в подсобке прозекторской рядом с лоханью, наполненной льдом, на котором покоится ни живой ни мёртвый мальчуган.

Половое влечение сродни гневу на биохимическом уровне, и оба эти чувства случаются опасно необузданными.

В том, что мужчина и женщина совокупляются по обоюдному согласию, нет ничего трагического.