Община Святого Георгия

– Одна у Аврутовых Танька Васильева была на… – прищурившись, дворник посчитал на пальцах: – Барыня. Барин. Гимназистов двое. И три барышни… На семерых. Сапоги и одежду вычисти. Самовар поставь. Уйдут гимназисты и барин – барыню и трёх барышень справлять. Снова калоши, платье вычисти. Кофе по кроватям разнеси. Между делом – комнаты убрать, лампы заправить, а там и в лавку бежать, к обеду суп и горячее ставить.

– Чего ж они одну прислугу держали?

– Так дешевле, господин хороший. Они бы нигде так не вывернули, уж такие скареды, да у Таньки положение безвыходное. С такой-то дочкой никуда не брали. Танька-то всё занята, головы не разогнуть. А старшенький гимназист дочку ту давно… Как уж поднималось, и не знаю. Не по-людски, прямо скажем. Как овцу, прости господи! А там и младшенький в возраст вошёл. Так эти сквалыги всё знали. Вот тебе ещё и на доме терпимости экономию ввели. Прибавление в господском семействе ожидалось. По дочке той и не видно, если мельком, или кто в городе родился, тварного мира не знает. Однако ожидалось.

Астахов бледнел на глазах. Он окончательно утвердился в своём нежелании работать с живыми людьми, в невозможности этого. Дворник не замечал изменений в состоянии случайного собеседника. Он выговаривал своё. Ему было мучительно жаль и Татьяну Васильеву, и её дочь. Ничего кроме горького смирения, сдобренного простонародным ехидством, ему не оставалось.

– Прислуга – она ж мыться господским мужьям и сыновьям подаёт, носит в кровати чай, помогает одеваться. Как с попойки придут – сапоги им сымает, спать укладывает. Танькина-то сапоги чистить обучена была. Ну, они её по закоулкам и… Так-то она сама толстая. Кто разберёт. Между тем как вчерась ввечеру выть стала страшно – старшенький её со двора погнал.

Лицо Астахова пылало. Из подъезда вышел Нилов.

– Беседовать господа отказались. За лечение платить – тоже. Объявлено: рассчитали Татьяну Васильеву, ибо ленива и жрали-с с дочуркой в три горла.

– Эва! – махнул рукой дворник, сплюнув. – Вы, господа, идите. Не хотелось бы при вас загибать в три этажа, в крест и в веру. А мне очень надо…

Вера курила на крыльце заднего двора, когда к ней подбежали студенты и Нилов сбивчиво попытался изложить суть. Разумеется, не надо быть студентом медицинской академии, чтобы сложить два и два. Астахов всхлипывал и размазывал слёзы по лицу, пытаясь отдышаться.

– Вера Игнатьевна!.. Это же наша!.. Наша… Катенька!

Вера поняла это ещё у постели Васильевой. Нилов с таким шумом всосал воздух, что она резко оборвала его:

– Врачи не плачут!.. На людях. Доложи и вон, в конюшню иди рыдай! Только недолго. Порудоминского на посту сменить надо.

Нилов взял себя в руки.

– Господа Аврутовы – хозяева Васильевой. Дочь её, слабоумную Катеньку, со двора согнали, как поняли, что рожает. Ничего знать не желают.

– Иван Ильич! – окликнула Вера крутящегося тут же извозчика.

– Я, Ваше Сиятельство, вам не сказал, чтобы вы не совались по горячке…

– Ты мне поможешь или нет?

– Запряжено, милости прошу, запрыгивайте!

Княгиня как была, в белом халате, в мгновение оказалась на козлах.

– Вы только…

– Мне твоя физическая сила нужна, а не советы и рекомендации! Ответственность на мне!

– Да не ответственности я боюсь! За вас переживаю, дура вы эдакая!

Иван Ильич хлестнул Клюкву, она аж головой тряхнула, глазом покосив. Не в его привычке это было.

– Пардонов просим, Ваше высокоблагородие! – язвительно повинился госпитальный извозчик не то перед кобылой, не то перед княгиней.

Через полчаса Вера Игнатьевна приволокла в прозекторскую невысокого пухлого господинчика лет пятидесяти. Он изо всех сил упирался, но ей и одной хватало сил его удерживать. Иван Ильич с хлыстом, впрочем, был рядом. На всякий случай. Возможно, дай ему волю, он бы поступил и покруче. Но то, что эта великолепная женщина так рискует, будучи не в силах обуять гнев… Будь на месте Ивана Ильича Авдей, он бы тоже поведение Веры не одобрил. Возмездие надо творить тихо.

На цинковом столике, предназначенном для инструментов, лежали тела цефалоторакопагов. Астахов вскрывал Катеньку. И делал это виртуозно, уважительно. Дело успокоило его. «Кажется, он и впрямь прирождённый патологоанатом», – промелькнуло у Веры.

– Это произвол! На каком основании?! – сдавленно хрипел господинчик. Княгиня ловко удерживала его за галстук.

– Ваши внуки, господин Аврутов!

Он зацепился каблуками, довольно высокими – компенсировали рост – за шероховатость пола, и сам был тому не рад, потому что бешеная баба тянула за галстук. Милосердный Иван Ильич наподдал ему под зад, и Аврутов полетел мордой в трупики под Верину реплику:

– Не желаете проститься с покойными?

И ещё дважды его приложила.

– Первого облобызайте, гадина! И второго, тварь!

В мертвецкую влетел Белозерский и стал оттаскивать Веру от Аврутова. Чтобы она действительно не придушила сволочь, безвольно повисшую от потери сознания.

– Вера, что ты творишь!