Община Святого Георгия

На этапе удаления матки началось гипотоническое кровотечение, и спасти несчастную Катеньку не удалось. И никто бы, даже сам Господь Бог, если он жив и наблюдал эту сцену, не придрался бы к хирургической тактике и лечебным мероприятиям. Когда Вера была хирургом и врачом, она действовала со всей отдачей ремеслу. Студенты впервые видели, как женщина умирает на столе от гипотонического кровотечения. Они жались друг к другу, как перепуганные дети, а между тем это были взрослые молодые мужчины. Астахов ещё и разрыдался. Его долго не могли успокоить и оттащить от тела Катеньки, уже накрытой белой простынёй. Всё-то он не мог поверить, что человек – это просто анатомический набор, снабжённый физиологическими функциями, всё-то ему хотелось души, смысла, понимания того, зачем была соткана во чреве матери такая Катенька. Он обнимал её огромное обескровленное мёртвое тело, и его еле отволок Иван Ильич, приговаривая:

– Что ж вы, господин скубент! Вертайтесь в себя! И мы умрём – города не залягут. Умереть – то самое лёгкое. Смерть добра, смерть любит, смерть нежна, как матерь ¹. Легко нашей Катеньке, вознеслась по воздусям, заснувши как дитя малое. Счастлива наша Катенька, что ж вы всё бьётесь, господин скубент!

Нет, Иван Ильич не читал Евгения Сергеевича Боткина. Как Матрёна Ивановна не читала работ Фридриха Вильгельма Ницше. Это были их собственные мысли и чувства. Не всем приходит в голову записать. Да и некогда.

¹ Иван Ильич повторяет почти в точности уже встречавшуюся в романе цитату из книги Е. С. Боткина «Свет и тени русско-японской войны 1904-5 гг.».

Глава XXX

Вера Игнатьевна и Александр Николаевич курили на заднем дворе. Занималось марево, принятое в Петербурге за рассвет.

– Вера…

– М-м-м?

– А если бы плодоразрушающая – она бы осталась в живых.

– Если бы её кто-то не родил, она бы и не мучилась. Если бы неизвестно кто её не оприходовал, то она бы и не понесла. Если бы я не шла в тот час по той дороге… Если бы не бы, выросли бы грибы, да все белые бы. Вы меня утомили, Александр Николаевич, казалось, всё было понято в операционной. Вы вроде не глупы… Прекратите бесконечный внутренний монолог. И в особенности прекратите изливать его на меня. Саша, оставь, пожалуйста, все свои соображения для клинического разбора случая, а сейчас просто кури. Освободи голову от мыслей и тело от чувств.

– А душу?

– Что душу?

– Душу от чего освободить?

– Душу заморозить, дорогой мой. Иначе смятения разума уйдут в глубину и сожрут тебя похлеще вируса бешенства. Да-да, не дёргайся. Ты в новом твоём чувственном приключении выставил это за околицу. А я всё держу под контролем. Во всяком случае, очень стараюсь. Сейчас докурим и пойдём к мальчишке Зотову. Где нет места смятению – там есть дисциплина дела.

Они зашли в клинику.

Спустя двадцать минут из конюшни вышел Иван Ильич и вывел Клюкву. Настало время запрягать госпитальную карету. Извозчик никак не мог опомниться после случившегося ночью, как с этим справиться – он не знал, всё только целовал кобылу в морду. По двору неспешно шёл профессор.

– Доброго утра, Алексей Фёдорыч! Вы чего в такую рань?

– Здравствуй, Иван! Да вот к пациентке на дом вызывали.

– Серьёзное что?

Хохлов иронично произнёс, разведя руками:

– Видения покойного жениха.

– А-а-а! Понятно. Корову бы доить вставала, так и не было бы видений.

Профессор усмехнулся, согласно кивнув.

– И чего я теперь уже домой пойду? Всё одно скоро сюда. Тут что?

Иван Ильич не стал отвечать. Что он мог ответить? Ранее он весьма охотно посвящал профессора во всё, что произошло в его отсутствие. Но с тех пор как в клинике появилась Вера Игнатьевна, он сразу и безоговорочно, каким-то наитием принял её верховенство. Он очень любил Хохлова, но житейский опыт подсказывал ему промолчать. И про Катеньку. И про то, что господа доктора засунули мальчишку в корыто со льдом и прячут в мертвецкой. Сами разберутся, без него.

– Да так!.. Лучше скажите, как племяшка-то ваша, – искренне и от души поинтересовался он. А вовсе не для того, чтобы переменить тему.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – трижды поплевал через левое плечо Алексей Фёдорович, и глаза его радостно вспыхнули. – Замечательно! Дети! Чем меньше, тем подвижней метаболические процессы. Головной мозг ещё недостаточно зрел, чтобы жадное до жизни тело допустило его главенство. Тем и спасаются.

Профессор всегда говорил с Иваном Ильичом как с ровней.

Осознанно это было или же он интуитивно считал мужика умным – бог весть. Госпитальный извозчик уважал эту манеру Алексея Фёдоровича и давно наловчился переосмысливать мудрёные слова, суть которых он улавливал легко и просто.

– Мальки – они такие, да! Где взрослому – беда, они, бывалоча, отряхнутся, засмеются, глядишь, и побёг себе! Ну то и я пойду, Алексей Фёдорыч. У меня дел… сами знаете.

Профессор зашёл в клинику. Иван Ильич ещё раз поцеловал кобылу в морду и сказал ей сурово, но со всей любовью, на которую был способен: