Община Святого Георгия

– Вам бы гимнастическими упражнениями заняться, следить за питанием, поменьше жирного, мучного.

– Ах, когда мне! Давно пора на воды! А я всё на службе, в министерстве сейчас!.. Сами знаете! А! – он взмахнул пухлой ладошкой, очертив дымом сумбурный завиток. – Тут на тебе! Чтобы меня… Какая-то…

Он глубоко затянулся. Андрей Прокофьевич отошёл к окну и, глядя на серые питерские небеса, заговорил так искательно, так мягко, что до важного господина Аврутова не сразу дошёл смысл произносимого полицмейстером:

– «Какая-то девчонка», дражайший, никак княгиня. Видный хирург. Герой Русско-японской войны. Вся грудь в орденах.

– Войну-то мы продули! – хмыкнул Аврутов, ещё не понимая, что в его репликах здесь никто не нуждается.

– …и близкая подруга императрицы! – закончил Андрей Прокофьевич, не обратив никакого внимания на возглас потерпевшего.

Подавившись дымом и закашлявшись, Аврутов изменился в лице.

– Не из тех, что по штату, не из фрейлин, не из придворных. А из тех, знаете ли, которых любят искренне и горячо. Если вы осознаёте значения слов «дружба», «искренность», «герой», «награды»…

Аврутов всё кашлял. Андрей Прокофьевич вернулся к столу, налил стакан воды из графина, подал страдальцу, высказав с нежнейшей интимностью:

– К тому же, глубокоуважаемый господин Аврутов, прежде вашего заявления или, скажем уместнее, жалобы… Совершенно справедливой, отмечу! Справедливейшей! Прежде вашей претензии, до меня дошли сведения о вашем жестоком обращении с прислугой. В результате чего оная оказалась в больнице, к нашему общему прискорбию.

Залпом опустошивший стакан воды Аврутов тоном оскорблённого праведника высказал:

– Я никогда никого пальцем не трогал!

– Уверен! Как будто мы с вами – оба! – не знаем, что жестокое обращение можно производить самым пристойным манером. Мы же весьма изысканные, я бы даже сказал, изощрённые люди! Разве пользоваться тем, что у женщины слабоумное дитя и никуда её на службу не принимают по сей причине, – это жестокость? Напротив! Благодетельство! Вы благодетель! Разве сложно подобной женщине, да ещё и получающей жалование, – что уже вовсе ни в какие ворота, – в одиночку обслуживать большую семью, содержать в порядке огромную квартиру, быть и за кухарку, и за прачку, и за прислугу, и за девочку на посылках? Что вы! Я полностью на вашей стороне и пальцем вас не трону! Торквемада я вам какой?! Кстати, о пальцах. Ходят слухи, что сынишка ваш старший – трогал. Не смею плодить необоснованных подозрений на предмет пальцев, ибо от пальцев, насколько мои познания в сей области позволяют судить, – дети не родятся. Так что, возможно, именно что пальцем он слабоумную дочь облагодетельствованной вами прислуги не трогал.

Аврутов был близок к апоплексическому удару, судя по цвету его лица.

– Андрей Прокофьевич! Как можно! Домыслы! Досужие разговоры! Так уж заняты те кухаркины дети, что только и дел – языками чесать да слухи плодить! Из милости держали, вот вам крест! – Аврутов размашисто перекрестился на портрет императора. – Никто её с таким довеском действительно не брал!

Полицмейстер усмехнулся.

– Радует ваше поклонение высшей власти, но креститься на Николая Александровича не стоит. Жив наш государь, а прижизненно к лику святых не причисляют. Даже таких морально ответственных людей, как вы.

– Вот вы шутить изволите! – в тоне Аврутова засквозило слезливое юродство. – А мы как к родной дочери относились к Танькиному бегемоту. Жрала прорву! Кто считал?! Никогда из материного жалованья не вычитали! И вот она, благодарность! Чем больше даёшь, тем больше клянчат! Плебс!

– И тут вас понимаю. И вы не поверите – сочувствую!

– А что до этих… грязных домыслов, так девка Танькина хуже течной суки была, уж позвольте заметить! – помимо воли Аврутов выдал скабрезный смешок. – Сама ко всем лезла. Как компания молодых людей соберётся – она уж там! Что им, гнать, когда сама лезет?

– Всякая тварь ласки алкает! – подмигнув, согласился полицмейстер.

– Ну вот! Вы же понимаете! – обрадовался Аврутов. – Что из этого раздувать-то, господи!

Так обрадовался, что расслабился. И оказался не готов.

– Да только человек неразумную скотину милосердствует, а не сношает! – резко возвысил голос полицмейстер и угостил Аврутова хорошей оплеухой.

Опешив, тот не мог вымолвить ни слова, но желание препираться явно ушло. Андрей Прокофьевич снова стал мягок, текуч, как карамель на жарком солнце.

– Так что не извольте беспокоиться, господин Аврутов! И ваше заявление рассмотрю. И ранее полученный сигнал от уважаемого морского офицера, лично забиравшего вашу прислугу, Татьяну Васильеву, из вашего двора, ибо вы не изволили оказать ей даже минимальную помощь. И профессора медицины заявление имеется. И дворник вашего двора не побоялся высказаться в письменном виде, хотя князь всегда прав, простолюдин всегда не прав! Как гласит одна меткая ордынская поговорка. Да вот только вы не князь, господин Аврутов.