Община Святого Георгия

Стол был накрыт, как положено в лучших домах. За столом расположились: мать семейства, приятная женщина лет сорока; красивые мальчики лет девятнадцати и пятнадцати; красавицы-девочки – на выданье, лет четырнадцати и совсем дитя, лет семи. Татьяна Васильева в накрахмаленном белом фартуке разливала из супницы по тарелкам и со всем пиететом подавала по старшинству. Перед женщиной и старшими мальчиками уже стояли тарелки, источавшие прекрасный аромат, смешивающийся с тем характерным запахом свежей крови, который ни с чем не перепутать. Члены семейства Аврутовых были зарезаны и после усажены вокруг безупречно сервированного стола.

Владимир Сергеевич бросился к маленькой девочке, а ну как жива! Татьяна Васильева вздрогнула, обнаружив присутствие человека, и рука её потянулась к большому карману фартука. Но, увидев Кравченко, она вернулась к своим рутинным обязанностям.

– Их-то за что? – он кивнул на девочек и на мать. Все были мертвы. – Почему? Зачем? Разве это справедливость?!

В коридоре послышались шаги и бодрые восклицания, хотя и несколько фальшивые – что было понятно, учитывая, что главе семейства пришлось пережить в кабинете полицмейстера:

– Почему двери нараспашку?! Папочка обедать пришёл, и никто к нему не бежит! Где мои дорогие Мусечка и Лапочка? Где мои обожаемые Лапочка и Мусечка?!

С этими словами Аврутов зашёл в столовую. Васильева как раз поставила тарелку перед средней девочкой.

– Приятного аппетита, мадемуазель Мусечка! – ласково произнесла она.

Достала из кармана фартука большой, остро отточенный нож для разделки крупных фрагментов говяжьих туш. Обратилась к Владимиру Сергеевичу:

– Мою требуху можете собакам кинуть. Обещание про Катеньку не нарушьте, – и направилась к хозяину, который не мог ни пошевелиться, ни слова вымолвить.

Господин Кравченко мог и двигаться, и говорить. Он был ловок и силён. Но отчего-то он закрыл глаза. Открыл он их только когда закончилась последовательность характерных звуков: острый нож засаживается в плоть умелой рукой – падение грузного тела, острый нож засаживается в плоть умелой рукой – падение грузного тела.

Убив Аврутова, Татьяна Васильева покончила с собой. Бессмысленно соблюдать заповеди того, кто умер, не выдержав страданий тех, кого создал.

Выйдя из подъезда, Владимир Сергеевич подошёл к дворнику.

– Вызывай городового, я обожду. Только вот что, любезный…

– Вы пришли сразу следом за господином Аврутовым! – перебил понятливый дворник.

Покуда совершались положенные протоколом действия, пока Владимир Сергеевич произносил нужные слова, давал необходимые показания, у него в голове крутилась преглупая цитата из тургеневских «Отцов и детей»: «русский мужик бога слопает».

Спать господин Кравченко не мог, да и права не имел – сегодня было его дежурство. Он сидел на ступеньках один-одинёшенек. Безнадёжно уставший человек, уверовавший в отсутствие всякого смысла в жизни. Из конюшни вышел Иван Ильич, подошёл, присел рядом.

– Светать уж начинает… Вы бы прилегли, Владимир Сергеич. Чё всё без толку вдаль глядеть? Как говорят: туда гляди, куда ногами идти.

Фельдшер посмотрел на госпитального извозчика. И такие горечь и бессилие были в его глазах, что Иван Ильич мимо воли чуть отшатнулся.

– То-то и оно, Иван Ильич, – констатировал он без отчаяния. – Они осатанеют – и кончится Россия. Не без основания осатанеют. Всё до основанья и разрушат. Разрушение справедливости не знает.

– Умеете вы нагнать страху-то! – хохотнув, извозчик шутливо толкнул Владимира Сергеевича плечом. Добавил серьёзно: – Но человек-то знает.

Мрачно усмехнувшись, Кравченко достал портсигар, раскрыл и протянул Ивану Ильичу.

– Татьяна Васильева, дорогой мудрец, тоже была человеком. Но перестала знать и перестала быть человеком. Осатанела. И никто не вправе её осуждать.

– Так уже и некого.

Они раскурили папиросы и молча дымили в такие далёкие близкие небеса.

Глава XXXII

Георгий Романович Буланов медленно, но упорно и верно орудуя костылями и поминая такую-то матерь, подбирался к парадному входу в особняк Белозерских. Под мышкой у него был пакет, что его продвижения не облегчало. Отдышавшись, нажал звонок и долго не отпускал.

Дверь открыл Василий Андреевич с лицом торжественным с элементами официоза, но, узрев посетителя, физиономию изменил.

– Не с того входа!

– С какого Вера Игнатьевна велели, с того и зашёл! – метнул в ответ Георгий, протянув бумаги. – Для господина Белозерского, Николая Александровича!

Василий Андреевич принял пакет и, холодно кивнув, собрался закрыть двери. Но Георгий ловко вставил костыль. Достал из кармана записку.

– А это тебе, Осип! Лично в руки от её высокоблагородия!

Василий Андреевич так обрадовался, что не совладал, и лицо его озарилось искренним детским ликованием. Цапнув конвертик, он опомнился и назидательно поправил инвалида:

– Василий Андреевич я!

– А Вера Игнатьевна говорили, что читать любишь! С уважением говорили!