Община Святого Георгия

– Я попросил Василь Андреевича – он у меня рукастый лаборант, – прогнать через кроликов пассажи крови, взятой у мальчишки. Отправил образцы ещё в день поступления. Теперь, кроме боковых цепей из сыворотки умершего, мы имеем строго специфичные антитела к персональному вирусу!

– Так чего ты турусы на колёсах разводишь, вводи! – прикрикнула Вера.

Удовлетворённо усмехнувшись, Александр Николаевич достал из саквояжа всё необходимое.

– Пауль?

– Да. Я с ним близко знакома. Некоторые его исследования…

– Насколько близко?

– Довольно близко, болван! Эрлиху пятьдесят один год, и страстно увлечён он исключительно наукой. Можешь не ревновать. Ревновать вообще не следует.

– Я тебя ревную ко всем, – он ввёл Петруше очередное «злое зелье». – К отцу, между прочим!

– К отцу? – удивилась Вера. – Ах, к твоему отцу! – рассмеялась она. – Твой папа прекрасный человек и совершенно обворожительный мужчина!

– Мой папа старше твоего Пауля!

– Господин Николай Александрович Белозерский – мужчина по сути своей. Таким не важно, двадцать или сто двадцать. А Пауль… Пауль он и есть. Добро, что ваш батюшка, Александр Николаевич, страстно увлечён десертами. Иначе бы я…

– Ты специально, да?! Ты меня просто дразнишь!

– Конечно. Ты так забавно заводишься, это отбивает всякое серьёзное к тебе отношение.

Он уже уложил саквояж. Подошёл к Вере, обнял…

– Может, повторим?

– Говорю же: малолетний и на голову слабый! Хотя с виду взрослый и вроде кое в чём соображает. Саша, то был нужный момент. Необходимый нам обоим, чтобы не сойти с ума. Сегодня – другое дело. Ты чувствуешь разницу между непреодолимой силы обстоятельствами, приведшими к тому или иному, и между безжизненной попыткой смоделировать что бы то ни было? Мы же не кролики перегонять через себя пассажи. Если от одного перегона крепкий кроль сдюжит, то повторные – смертоносны. Для всего есть своё место и своё время. Иногда внезапное. Тем и неповторимое.

– Вообще?

– Здесь, несчастный! Ты ещё расплачься, и уверяю – я к тебе охладею!

Она нежно поцеловала его в губы. В этот момент в подсобку вошла Ася.

– Алексей Фёдорович всех господ докторов и ординаторов просит к себе! – выпалила она и покраснела. – Я пришла вас позвать и сменить.

– Спасибо, Асенька!

Белозерский выпустил Веру из объятий. Ласка его, обращённая к Асе, была искренней. Хотя никакой физиологической нагрузки не несла. Тем больше задевала женское самолюбие.

– Александр Николаевич, идите! – распорядилась Вера таким тоном, что он тут же покинул подсобку.

– Анна Львовна, – мягко обратилась доктор медицины к сестре милосердия. – Александр Николаевич славный малый, хороший человек, отличный врач. Но вам он не нужен.

– Потому что он нужен вам?! – неожиданно для себя по-женски ревниво вскинулась Ася.

– Потому что ничто не может так окончательно и бесповоротно испортить эгоиста, как бесконечная преданность и всепрощение такого нервического и несформированного, такого прекрасного и чистого существа, как вы. Вы не умеете любить. Ни он. Ни вы. Страсти вы тоже не знаете. Он знает, а вы ещё нет. И это куда хуже, чем если бы вы оба не знали страсти.

– Я умею любить! – горячо возразила Ася и стала похожа на упрямого ребёнка.

– Нет. Не умеете. Вы даже себя не любите. Полюбите себя, Анна Львовна. Только полюбив себя, вы узнаете это чувство, а вернее сказать, состояние. И начнёте ценить любовь ближнего своего, которую вы не умеете замечать. Вас любит удивительный человек. Вы его, по моему глубокому убеждению, не достойны. Но бог знает почему, он любит вас. Вам пришла пора взрослеть. Не знаю, как вам удалось не сделать этого до сих пор. В приюте-то! Возможно, в этом и есть ваша уникальность, которая так привлекает этого удивительного человека.

– Да кого же?! Дмитрия Петровича Концевича? Он неприятный тип…

– А вы – дура! Если даже слепая, то какой надо быть дурой, чтобы пусть предположительно считать ординатора Концевича удивительным человеком. Я говорю о морском офицере, докторе медицины Владимире Сергеевиче Кравченко! Следите за Петрушей! Хоть на что-то вы способны!

Вера Игнатьевна вышла из подсобки, страшно злясь на себя за то, что развела с дурой беседы. Но немножко злости перед собранием в кабинете Хохлова – не повредит!

У дверей профессорского кабинета Вера Игнатьевна столкнулась с Владимиром Сергеевичем, и вся злость моментально прошла, уступив место сочувствию. Если княгиню затапливало каким-то чувством, то для других места не оставалось. Кравченко был мрачен, опустошён. Имел вид человека, который ничего в жизни не боится, но это было никак не благородное бесстрашие. Очевидно, что он ничего от жизни не ждал и стонать в стихотворной форме об этом не собирался. Вера знала, что вчера он обнаружил тела… Но это был крепкий человек, флотский врач. Хотя, детские трупы ему не часто приходилось наблюдать. Но человека подобной закалки это подкосить не могло. Здесь было что-то большее, что-то скрытое.

– Прошу вас, Вера Игнатьевна! – открыв двери, он пропустил её вперёд.