Община Святого Георгия

– Упокой души! – эхом отозвался Кравченко и перекрестился. Еле удержал слезу, потому что мёртвых детей невозможно стереть из памяти.

– С ваших слов, Владимир Сергеевич, вы оказались на месте преступления в тот момент, когда кухарка Васильева выдернула нож из груди господина Аврутова и немедленно совершила самоубийство. Верно?

– Всё верно.

Они довольно долго смотрели друг другу в глаза. Полицмейстер первым утомился играть в гляделки.

– У меня нет никаких оснований сомневаться в ваших словах, и никогда не было. Всё предельно очевидно. Подпишите здесь, господин Кравченко, – Андрей Прокофьевич протянул бумаги, подвинул чернильницу. – Если, конечно, со всем согласны. Кошмарная история.

– Библейская, – заметил Кравченко, поставив росчерк и возвращая бумаги.

– Э, не, любезнейший Владимир Сергеевич! «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам».

Снова состоялась дуэль взглядов.

– В любом случае именно наша ошибка привела к таковым печальным последствиям. Мы не распознали острый психоз, приняв его за истерический невроз. Иные соматические симптомы оных патологий схожи, и если родственники Аврутовых, коли такие имеются, пожелают вменить нам врачебную халатность…

– Перестаньте, Владимир Сергеевич! Я всё понимаю, но и вы меня не держите за… Я вам так скажу, не для протокола: если не вы самолично воткнули нож, то премудрствования медицинской науки наше ведомство не беспокоят. У нас своих хлопот хватает. С господином Аврутовым я общался. Скажу вам между нами: в его случае я не воспрепятствовал, даже если был в силах. Прошу вас!

Полицмейстер поднялся, встал и Кравченко. Они были схожи той зрелой мужской красотой, что даёт природная стать и выученная выправка. Провожая Владимира Сергеевича к дверям, Андрей Прокофьевич ещё раз принёс извинения:

– Вы как никто другой понимаете значение бумажного делопроизводства.

– Да уж! – горько усмехнулся Кравченко. – Понимаю. И значение. И суетность, и бессмысленность.

– С бессмысленностью не горячитесь. Возможно, недостаточная эффективность. Но в распознании истины – излишних сует не избежать.

– Разумный вы человек, Андрей Прокофьевич!

– Благодарю!

Они пожали руки.

– Вы, Владимир Сергеевич, ни в каких партиях не состоите?

– Да если состоял бы – вы бы знали! – улыбнулся Кравченко.

– Что правда, то правда. Знал бы. И понял бы! Но вы же испытываете сочувствие к какому-нибудь из наших многочисленных политических движений?

– Я испытываю сочувствие к человеку.

– К русскому народу?

– К человеку.

Полицмейстер распахнул дверь.

– Не смею вас больше задерживать! Но считаю своим долгом предупредить: держитесь подальше от эсдэков; социал-демократы, особенно их боевики, охочи до таких, как вы. Умных, гордых, обиженных властями и системой.

Он впился взглядом в Кравченко, и на секунду ему показалось, будто тот окаменел. Нет, показалось. Переутомление. У всех – переутомление. Что у такого великолепного человека, как господин Кравченко, может быть общего с негодяями? Он бы скорее подался к кадетам. Похоже, он попросту волк-одиночка.

– Прошу меня простить!

Они ещё раз пожали друг другу руки, и Владимир Сергеевич покинул полицейское управление.

Тем временем мастеровой Николай Зотов пытал Александра Николаевича. На заводе с пониманием отнеслись к его ситуации и отпустили на целый день. Хотя рабочий и мял кепку в руках, но настроен он был решительно.

– Вы мне толком разъясните, господин доктор, что за процедура такая, что я сына увидеть не могу?!

– Я же толком вам и говорю! – неумело юлил ординатор Белозерский. – На данном этапе… процедуры сложно сказать что-либо определённое! Человечество делает первые робкие шаги в этом направлении, ещё далеко над победой над такими страшными инфекциями…

– Да на кой ляд мне ваше никудышное человечество, что вы всё чушь бормочете! Нет мне дела до зряшного, я хочу видеть сына! Где он?!

Зотов резко и сильно толкнул Белозерского и зашагал по коридору в сторону палат. От неожиданности Александр Николаевич едва на ногах удержался. На его счастье Вера Игнатьевна как раз вернулась в клинику. Не обращая внимания на Сашку, раскрывшего варежку, она догнала и перехватила Зотова. И включила режим командования.

– Куда?! Стоять! Смотрите на меня и слушайте внимательно! Ваш сын жив. Это главное. Мы делаем всё возможное. И невозможное! Вам его видеть совершенно ни к чему – он без сознания. Но знаете что? – княгиня улыбнулась так обаятельно, так просто и так успокаивающе, что внезапно Зотов оттаял. – И без сознания он чертовски славный, очаровательный мальчишка! У нас тут есть господинчик студент, из благородных, весь из себя, строит бывалого, до смешного! А Петруше – стихи читает, колыбельные поёт!

Дублёное лицо Николая Зотова озарилось такой любовью, что стало понятно, что он очень красивый человек, и не с потолка так хорош Петруша Зотов, а именно потому что он Пётр Николаевич Зотов. Какова хата, таков и тын, каков отец, таков и сын.

– Наш Петька таковский! Ко всякому подход найдёт! Казалось бы, малёк, а самый заскорузлый сухарь от него размягчается.