Община Святого Георгия

– Страсти-с, говорите, профессор?!

– Чёрт с вами! – обратился он ко всем. – Можно дышать! Раз Вера Игнатьевна, которой я целиком и полностью доверяю, как себе… Больше, чем себе! Раз руководитель клиники, – он отвесил ей уважительный поклон, – взяла вашу подпольную операцию под патронат, то кто я такой!.. Кончайте шхериться! А вы, Порудоминский, если собираетесь заниматься детективной наукой нейрофизиологией, то…

Студент вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

– То не ходите курить в тулупе из мертвецкой! Он вас выдаёт круче, чем японского шпиона: «Как плойти к Петлопавловской клепости?»

Все расслабились. Алексей Фёдорович отпустил собрание, пробурчав:

– Начну пожитки паковать. Что тут моего, кроме халата?

Вера подошла к учителю, обняла, поцеловала.

– Ваше сердце. Его не забирайте у нас.

И быстро вышла вслед за остальными. Не хватало ещё видеть его слёзы. Вот уж чего он ей никогда не простит!

Владимир Сергеевич вышел на задний двор, Вера – следом. Иван Ильич сидел на козлах запряжённой кареты.

– Подбросите? – осведомилась Вера.

– Садитесь, Вера Игнатьевна!

– Можно я на козлы?

– Да бога ради, коли Владимир Сергеевич уступит. Он тоже страсть любит с ветерком. Вам куда, Ваше Сиятельство?

– По дороге в полицейское управление. У борделя ссадите.

Иван Ильич сделал выразительные глаза, но промолчал. Кравченко рассмеялся.

– Казённый дом и дом терпимости – ты, российская дорога!

– Обхохотался бы я с вами, господа хорошие! Да токмо шутки у вас всё какие-то… смурные! Сидайте уже!

Вскоре Вера Игнатьевна чаёвничала в гостиной у Ларисы Алексеевны.

– Ты чего вдруг, Верка? Случилось что?

– Давно я к тебе не бегала со своими случаями. Отучилась. Так что я по делу. Эта твоя по собственной дури изнасилованная Клёпа, как она?

– Нормально. Что им будет! Ко всему привыкшие. Хоть бы не люэс.

– Я как раз посему. Наш общий знакомец меня на мысль натолкнул.

– Сапожников?

– У этого нашего общего знакомца все мысли давно кончились. Одна желчная мудрость осталась. Сашка Белозерский!

Лариса Алексеевна нахмурилась.

– Вера Игнатьевна, я тебе сказать хотела…

– Потом скажешь! Или никогда. Пацан в клинике имя одно упомянул. Пауль Эрлих. Я в лаборатории Эрлиха бывала. Он посреди всего прочего колдует над препаратом для лечения сифилиса. И успешно колдует. Названия пока не придумал, «препарат номер шестьсот шесть».

– Я всё-таки про Сашку…

– Мы этот препарат опробуем на твоей Клеопатре.

– Вера! – вскочила Лариса Алексеевна. – Услышь меня! Не рви мальчишке сердце!

– Лара, сядь! Его сердце меня интересует меньше всего.

– Это-то меня и беспокоит.

– Меня здоровье твоей девки беспокоит. Мы с Александром синтезируем препарат Пауля, а ты прикажи ей принимать. Будет хреново, так что придётся тебе под личный контроль взять. Навыки сестры милосердия, надеюсь, не утратила?

– Их утратишь!

Лариса Алексеевна непроизвольно провела рукой по волосам. Когда ей напоминали, что она – дипломированная сестра милосердия, она всё время проводила рукой по волосам. Не то снимая петли кишечника после той ямы, не то поправляя чепец. Очень прочно был прошит жест. Сколько она его ни пыталась подавить. Благо, напоминали редко. Или не благо, она не знала. Живёт она получше Матрёны Липецких, хотя старшая сестра державного госпиталя должна жить лучше содержательницы борделя. Живёт Лара богаче во всяком случае. А хорошо или нет, так то такое: жизнь на что ни помножь – жизнью останется. И у Матрёны Ивановны нет незаконнорождённого – или, как говорила Мотя, безбатешного – сына, заслуживающего всего самого лучшего.

Кравченко сидел в кабинете полицмейстера. Андрей Прокофьевич, стоя у окна, намеренно выдерживал паузу. Он был опытнейшим сыскарём и чуял, когда дело нечисто. Он был абсолютно бесстрастен. И его посетитель, известный ему человек, был бесстрастен. Поняв, что сколько бы он ни тянул, офицер, выстоявший под огнём, пролившимся на нашу эскадру, останется бесстрастен от этих элементарных приёмчиков, полицмейстер решил не унижать более ни Кравченко, ни себя – и повернулся к столу.

– Ещё раз прошу простить, Владимир Сергеевич, что оторвал вас от работы. Но такие дела, пусть сто раз ясные, требуют дознания.

– Я понимаю, Андрей Прокофьевич.

– Приятно иметь дело с человеком военным, знающим, что такое устав и приказ, и не требующим лишних расшаркиваний.

– Бывшим военным.

– Бывших военных не бывает. По себе знаю.

Владимир Сергеевич уважительно кивнул. Андрей Прокофьевич придвинул к себе папку с бумагами, раскрыл, сделал вид, что пробежал. Память у него была отменная.

– Итак, посланным вами дворником был вызван городовой, прибывший с полицейским нарядом и обнаруживший восемь трупов. Господин и госпожа Аврутовы, кухарка Васильева.

И пятеро хозяйских детей, – полицмейстер вздрогнул, перекрестился, сглотнул и произнёс: – Упокой их души, Господи!

Нельзя было понять, действительно ли так расстроила Андрея Прокофьевича смерть детишек или же он гениальный актёр. Возможно, и то и другое, ибо каждая последующая система включает в себя предыдущую.