Община Святого Георгия

Что касается самого акта – он в принципе нелеп, в любой обстановке. Для стороннего наблюдателя.

И любые попытки описывать таинство происходящего в это время между мужчиной и женщиной – глупы и постыдны, как любая пошлость.

Глава XXXI

Аврутова привели в чувство. Алексей Фёдорович вынужден был приносить извинения. Выслушивать истерические угрозы. Успокаивать. Снова выслушивать…

Едва Аврутов покинул клинику «Община Св. Георгия», Алексей Фёдорович вызвал Веру к себе.

– Как я могу доверить тебе управление клиникой?! – кричал учитель, в ажитации расхаживая по кабинету.

Княгиня молчала, разве метнула в профессора отчаянный взгляд. Он поднял ладони в примирительном жесте.

– Да! Без горячности нет врача, нет хирурга, нет личности! Но без холодности, без рассудочности – нет администратора. Нет порядка.

Он тяжело вздохнул и присел рядом с Верой.

– Алексей Фёдорович! Вы понимаете, что из-за Аврутовых и тьмы им подобных и не будет порядка. Они – суть брожения народных настроений. Когда «кухаркины дети» взбунтуются – они сметут всех, без разбора. Хохловых, Белозерских, Данзайр… Во всех видя только лишь Аврутовых! И поделом нам будет! Знали, видели, ничего не делали!

Профессор укоризненно покачал головой.

– Вера, давать волю гневу – не значит что-то делать.

Он встал, подошёл к телефону, поднял трубку, повертел ручку.

– Барышня, соедините с полицмейстером!

Вера поглядела на Алексея Фёдоровича с недоумением, к которому примешивались возмущение, крайняя степень удивления и много прочего, свидетельствующего о том, что она менее всего ожидала, что учитель сдаст её. Ожидая соединения, Хохлов тихо сказал:

– Дура! Вот кто ты в гневе!

После чего уже громко произнёс в трубку:

– Андрей Прокофьевич? Здравия желаю! Профессор Хохлов. Я вот по какому делу…

Владимир Сергеевич сидел у кровати Васильевой. Пациентка была всё так же безучастна. Глаза её были открыты, моргала она редко, не осознавая рефлекторного акта. Кравченко принимал решение. Стоило применить по-офицерски честное и жёсткое терапевтическое воздействие. Глядя прямо перед собой, он твёрдо произнёс:

– Вставать тебе надо, Васильева. Дочку хоронить.

Пристально взглянув на Татьяну, он не отметил никакой реакции. Но продолжил ровно, спокойно:

– Дочка твоя нашлась. Мучения её закончились.

Он перекрестился, и это был не формальный жест.

– В последний день её жизни с ней были добры. Потом она просто уснула и не проснулась. Как и положено праведникам.

Ещё раз цепко окинув пациентку взглядом и не обнаружив реакции, он потрепал её по плечу, встал.

– Не волнуйся, похороним по-людски. Я всё устрою, как положено, и оплачу. В моём родовом склепе твоей дочери будет спокойно. За именем настоящим к дворнику пошлю.

Уже на выходе из палаты он обернулся на хриплый измождённый голос. Васильева сидела на кровати, тяжело опустив изуродованные тромбофлебитом ноги.

– Спаси Господь того, кто её к вам привёл. И вас. Коли не шутите. Не на что мне хоронить. И негде. Катериной её звали.

Стараясь остаться академичным, чтобы не нивелировать достигнутый эффект эмоциональной реакцией, Владимир Сергеевич спокойно ответил:

– Кто же таким шутит? Вы ложитесь. Я старшую сестру милосердия пришлю. Она вам всё расскажет.

Матрёна Ивановна единственная могла справиться с этой миссией как должно.

В кабинете полицмейстера господин Аврутов, человек немалых доходов и довольного влияния, кипел яростью благородной. Андрей Прокофьевич выслушивал его с искренним радушием, сочувственно кивал, осуждающе качал головой.

– Возмутительно! Это не просто оскорбление действием! Это нанесение телесных повреждений! У меня позвоночник нездоровый и грудная жаба! Немыслимые инсинуации! Клевета! Я всё подробно изложил в письменном виде. И я надеюсь, вы со всей тщательностью отнесётесь к моему заявлению! Я осведомлён, что эта особа вызывает недовольство в порядочных кругах и состоит под полицейским надзором. Что неудивительно! Но если доселе она позволяла себе только политические выходки, то уж это, извините, уголовное преступление. Я освидетельствовался по медицинской линии у своего доктора, и его заключение, извольте видеть, приложено, – он ткнул жирным пальчиком в бумаги на столе. – Я уважаемый человек, с большими связями. Я не позволю, чтобы какая-то девчонка…

Он так негодовал, что не мог придумать приличное название тому, что с ним сотворила «какая-то девчонка». Не кричать же, в самом деле, что какая-то девчонка ткнула тебя харей в дохлых уродцев, утверждая, что они – твои внуки.

Андрей Прокофьевич с сочувственным и всё понимающим выражением лица протянул Аврутову портсигар.

– Не изволите?

– Благодарю! Мне доктор запретил, грудная жаба, но никак мне сейчас без этого…

Трясущейся рукой он взял папиросу. Полицмейстер встал, заботливо дал прикурить господину, услужливо перегнувши через стол свой стройный стан. Он был постарше Аврутова, но сохранял всё ту же форму, в которой пребывал, будучи молодым военным офицером. Дождавшись, пока посетитель раскурит папиросу, Андрей Прокофьевич ласково и заботливо произнёс: