Община Святого Георгия

Матрёна с разворота отвесила Асе такую оплеуху, которой позавидовала бы сама княгиня Данзайр. Анна Львовна аж на пятую точку опрокинулась, приземлившись аккурат рядом с Владимиром Сергеевичем. Из носа у неё потекла тонкая струйка крови. Рука у Матрёны была сильная. Кравченко обнял Асю, отчего-то рассмеявшись. Она разрыдалась и попросила у него прощения. Тут расплакалась и Матрёна, присев на корточки, обнимая обоих в кучу и умильно щебеча:

– Срам какой! Остолопка! Пороли тебя мало!

Кое-как все встали на ноги. Владимир Сергеевич утёр Асе кровавую юшку своим белоснежным платком. После чего сказал строго:

– Больше никогда так не делайте, Анна Львовна! Решили покончить – кончайте без записочных мелодрам. Это по меньшей мере дурной вкус. Не говоря уже о том, что у кого на записочные мелодрамы силы есть – есть силы и для жизни. Я пойду… туда… – он мотнул головой в сторону полицейских. – Может, помощь нужна. Я всё-таки…

Обретшей твёрдость походкой он направился к сходу.

– Стыдобища! – с укоризной отчеканила Матрёна, осуждающе качая головой. После чего вынула из кармана записку и ткнула её Асе. Та, зардевшись, смяла бумажку, опустив себе в фартук.

– Я… Меня Белозерский спас!

– Что-то не вижу я его здесь! – язвительно отозвалась Матрёна, про себя сокрушившись, что не выбита дурь из Аси.

– В том смысле, что я как раз собиралась… Уже вышла… А ему помощь нужна была с пациентом.

Матрёна отвесила Асе ещё одну пощёчину, более щадящую, нежели прежняя, – для лучшего усвоения следующего тезиса:

– Человек, которому нужна была помощь, тебя спас! И дальше эти хворые и убогие, в милосердии нуждающиеся, будут тебя спасать! Как ты не видишь, что не нужна барчуку?! Настолько слепа, что…

Приметив возвращающегося Кравченко, Матрёна оборвалась.

– Вышло на сей раз у уличной Лизки. Мы без нужды. Ася, как вы себя чувствуете?

– Что ей сделается! – злобно прошипела старшая сестра милосердия.

– Простите меня, Владимир Сергеевич!

– За что мне вас прощать? Вы живы – это главное! – ответил он с любовью, которую не замечала только Ася, принимая её за заботу старшего.

– Ну да, а что Владимира Сергеевича чуть удар не хватил – это такие мелочи, ей-богу! – не могла унять язвительность Матрёна Ивановна. И кто бы её осудил?

– За глупость простите! И вы, и Матрёна Ивановна! – она умоляюще посмотрела на наставницу. – За глупость, за глупость и за ещё большую глупость простите меня!

В порыве горячей благодарности и обжигающего раскаяния Ася схватила Кравченко за руки. Но тут подбежал Белозерский, и она моментально оставила ладони Владимира Сергеевича будто ненужную вещь и кинулась к Александру Николаевичу:

– Вы меня спасли! Я хотела совершить глупое, а вы мне приказали набор на трахеотомию!

Матрёна укорительно покачала головой и сплюнула. Кравченко улыбнулся, как улыбаются детям, когда они шалят.

Спустя четверть часа все вернулись в клинику. Первыми на задний двор вошли Белозерский под руку с Асей.

– Вы, Анна Львовна, зря так!.. – он не мог подобрать слово. «Переживаете»? Это как раз не зря. «Убиваетесь»? Это вроде как обвинение в излишнем мелодраматизме, который как раз имеет место быть, а значит, будет обидно. «Зря так!..» – самая подходящая к случаю конструкция. Сама решит, чего она «зря так», чтобы не было слишком справедливо и потому чрезвычайно в цель. – У меня, Ася, год назад пациент умер. Совсем малыш. Была температура, я сказал матери, что ничего страшного. А у него развилось воспаление мозговых оболочек, и он… Это был мой первый пациент, который умер. У нас у всех будет много таких пациентов. И так или иначе и на наш собственный взгляд, и уж тем более на взгляд посторонний, мы будем… – он опять сделал паузу. «Виновны»? Не годится. «Повинны»? Та же суть. «Причастны»? – соучастие в убийстве, что ли?! – Мы будем свидетелями множества смертей. Это часть профессии.

– Но вы же ничего не могли сделать, Александр Николаевич, чтобы помочь малышу! И вы уж точно не оставляли рядом с ним убийственного инструмента.

– Этот мир, Ася, и есть самый что ни на есть убийственный инструмент. Не корите себя. Что было, то прошло. К тому же, а вдруг – мог? Если я мог его спасти вместо необоснованных заверений, а? Моё незнание, Анна Львовна, оно много хуже вашей… вашей… – на языке вертелось слово «халатность», Белозерский заарканил его в последнее мгновение. Он слишком поверхностно и бегло изучил метод Шломо Фройда. Да тот и сам его ещё толком не изучил! А уже, ишь, метод! – Вашей поспешности! – выпалил он. Вот, это, кажется, не острое слово, не порежет. – И моей, моей тоже! Я бываю поспешен в выводах, вы – поспешны в действиях. У нас такая работа! Мы обязаны научаться быть хладнокровными в любой ситуации! – он так разгорячился, что отпустил Асину руку, потребность жестикулировать возобладала. – Дом горит, а мы холодны как лёд! Муки детей и стариков, страдания дев – а мы обязаны быть безразличны им во благо! Понимаете, Анна Львовна? И я, и вы, и все мы в белых одеждах, мы должны стать безразличны!