Община Святого Георгия

– Перчатки крадут тактильную чувствительность! – перебил Концевич. – Положим, с мёртвыми телами это не так важно, но работать с живыми субстанциями не непосредственно, а создавая искусственный барьер… Тебе ли не понимать, учитывая твою страсть к акушерству! Более чувствительного ремесла не сыскать. Впрочем, об опасности, – он обратился к студентам. – Более всего, господа студенты, сегодняшняя секция и этот случай в целом должны вас научить вот чему: опасны не только девицы из борделей, но и в бесплатных свободных отношениях вы никоим образом не застрахованы. Ибо нет в женщине, как бы хороша она ни была с виду, – он театральным жестом указал на труп, – ничего привлекательного и поэтического, одна лишь скверна!

– Которую эта несчастная женщина, господин Концевич, получила от мужчины! – угрожающим тоном произнёс Белозерский.

Верины экзерсисы не прошли для него даром.

Некоторое время они с Концевичем сверлили друг друга взглядами, как два бойцовых петуха. Студенты насторожились и приготовились в случае необходимости разнимать ординаторов. Да, атмосфера внезапно загустела именно настолько. Но Дмитрий Петрович примирительно воздел руки, улыбнулся и миролюбивым тоном произнёс:

– Разумеется!.. Даже в том, Александр Николаевич, что сестра милосердия допустила преступную халатность, в результате которой погибла вот эта женщина, – он кивнул на труп, – а мы, как следствие, проводим ночь в прозекторской, отчасти виноват мужчина!

Конечно же, миролюбивость Концевича была всего лишь упаковкой для язвительной колкости. Устраивать драку при студентах было глупо. В особенности немытыми кулаками. К тому же Белозерский остро ощущал свою вину. И далеко не одну. Потому он вдруг весь как-то ссутулился и поплёлся на выход, ничего не ответив. Дмитрий Петрович во всём был прав.

Ася лежала на кушетке в сестринской. Кравченко ввёл ей морфий. Она уже затихала, когда вошёл Белозерский.

– Как она, Владимир Сергеевич? Вы не переусердствуете с…

Кравченко бросил на Белозерского столь выразительный взгляд, что тот осекся и с шумным вздохом опустился на пол у кушетки:

– Что за сутки!

– Что? Что за сутки, Александр Николаевич?! Вас обрызгало мозговым детритом вашего товарища? Вы оперировали под проливным огнём? У вас полсотни раненых в лазарете, эскадра тонет, и ваш крейсер её возглавляет с пробоиной в борту? Что у вас за сутки?!

Владимир Сергеевич отшвырнул полотенце и вышел из сестринской.

В коридоре он встретил профессора.

– Алексей Фёдорович, Анна Львовна в порядке, успокоилась.

– Какая радость! – раздражённо бросил Хохлов. – Анна Львовна в порядке, Денисову выпотрошили, все и всё мне докладывают, идеальная иерархия в одночасье наступила!

– Она страшно переживает и так искренне раскаивается. Вы же не выгоните её без рекомендаций…

Хохлов уставился на Кравченко.

– Сопливое раскаяние не есть покаяние! Грехи не замаливаются, а искупляются! Работой! Если ваша Ася сама себя со свету не сживёт от излишней, понимаешь, чувствительности – более аккуратной сестры милосердия не будет!

До Кравченко не сразу дошёл смысл сказанного профессором. Собственно, Хохлов не говорил, а гневно шипел. И лишь когда он с глубочайшей благодарностью и совсем другим тоном завершил тираду:

– Она Сонюшке кровь дала…

Только тогда до Кравченко дошло, что Анне Львовне не сделают даже дисциплинарного взыскания. Хотя это, разумеется, против правил. Но «разумеется» – это для тех, у кого разум имеется. А «против правил» – это всегда против или это новые правила? Как, например, переливание крови, проведённое племяннице профессора, которую случайно тяжко ранил убивший её отца Огурцов, вовлечённый в не пойми что «во имя светлых идеалов»? Как сам Огурцов, затем убивший себя, оставивший жену без средств, а сына – сиротой? И о вдове заботился нынче наследник «императора кондитеров». А о месте для неё хлопотал городовой – олицетворение того, что мешало явлению «светлых идеалов», с которым Огурцов мнил сразиться, слепо считая вслед за своими вдохновителями, что цель оправдывает средства, и не вынесший этого, как не вынесет подобного самый пропащий, но не утративший окончательно нравственное чувство человек… Так что не так с правилами?

Господина Кравченко сейчас жгло изнутри то самое нравственное чувство, которого в нём было на троих. Но и он чуть было…

– Спасибо, профессор! – прошептал он вслед удаляющемуся Хохлову.

За тьмой всегда идёт свет. За светом всегда идёт тьма. Есть циклы, которым не может противиться человек. Единственное, что человек может, – это оставаться человеком. В любой из ипостасей.

Глава XX

Ранним утром Александр Николаевич прохаживался перед парадным входом в клинику. Он предпочёл бы камерную обстановку для своих репетиций, но непременным атрибутом заднего двора являлся госпитальный извозчик. А ординатору Белозерскому ни с кем, даже с Иваном Ильичом, не хотелось обсуждать стоящую перед ним задачу. Он желал найти верные слова для того, чтобы снять вину с сестры милосердия, успокоить её, вернуть ей душевное равновесие.