Обычное зло

Демон за спиной отшатывается к стене, хватает, обломав крюк, цепь со звездой Святого – в которой, несмотря ни на что, святости ни на грош – и начинает со свистом раскручивать в воздухе, задевая стены, царапая, снося с награды выступающие лучи.

– Тебе не достать! – ревет крылатый.

– Не в первый раз, – несуетливо откликается Скориан. – Уходи, я сильнее.

Вот оно, вот! Багровые молнии сочетаются теперь в некий бесформенный, некрасивый узор, в середине которого в такт грешному сердцу крон–графа то надувается, то опадает небольшой, с лесной орех, темно-красный клубок.

– Именем Единого Создателя! – шепчет настоятель и протягивает руку, форменным образом выдирая этот корень зла. Пальцы обжигает, будто он сунул их в кислоту, но Скориан не сдается. Он достает этот странный клубок и тот словно скатывается на ладонь, пуская корни в виде все тех же молний, врастает ему в руку.

Крон-граф истошно вопит, несколько раз вздрагивает, как от ударов, едва не падает на пол.

Но это уже не столь важно.

Теперь ощущение, что его целиком окунули в едкую, сдирающую кожу и пронзающую мясо жидкость, крепнет. Настоятель распрямляется, опускает руки и стоит, не делая ни единого движения, застыв наподобие статуи.

Внутренний огонь окатывает его, жжет и снаружи, терзает, убивает, но… не может убить.

Крылатый демон со скрежетом отбрасывает искалеченные остатки цепи со звездой, воет и пытается еще раз прорваться к Скориану. И вновь безуспешно.

Настоятель закрывает глаза, все так же не двигаясь. Теперь он словно путешествует мысленно где-то внутри себя, по огромному безлюдному складу, стены которого до потолка уставлены шкафами с закрытыми ящичками. Никаких обозначений, ничего. Стеллажи и ручки – потяни нужный, если ты его знаешь.

Скориан идет долго, сворачивая из коридора в коридор, везде одна картина. Наконец останавливается и открывает один из ящиков, вытягивает его на локоть наружу. Багровый клубок вновь проявляется на ладони, уже не жгучий, но безмерно опасный. Настоятель легко роняет его в ящик и задвигает тот на место.

– Хвала Создателю, Единому и Непогрешимому! – говорит Скориан и открывает глаза.

В разбитое окно, ломаясь лучами на висящей на одной петле изувеченной раме, во всю светит нежаркое осеннее солнце. Келья разгромлена полностью, сплошь обломки досок, чернильное пятно посередине, рассыпавшиеся звенья цепи, смятая и расплющенная звезда у стены.

– Где я? – жалобно спрашивает граф и маркиз. Он похудел за ночь не менее, чем наполовину, щеки запали, кожа обтянула череп. Даже усы, еще ночью роскошные, торчащие в стороны, обвисли, будто облитые липкой смолой. Камзол на груди порван в клочья, через огромные прорехи виден словно выжженный на груди тот самый мерзкий бесформенный узор, но уже без главного – без клубка в центре.

– Вы в безопасности, Мартин. Дальше вам поможет братия.

Скориан проходит по келье, берет на руки еле живого, трясущегося котенка с застывшим в зрачках безумием, и прижимает к груди:

– Успокойся, малыш, ты-то здесь точно ни при чем. Как же тебя назвать?

Крон-граф с трудом сползает на пол, пытается стоять, но не может. Его, едва не упавшего лицом вниз, подхватывает брат Еклиз, на помощь приходят и остальные.

Слава Создателю, никто не задает вопросы. Никто не обращается к самому Скориану.

Никто не…

А настоятелю мучительно хочется теперь не только убивать и насиловать, жечь людей в забитых снаружи намертво избах и на кострах, топить в кипящем масле, вздергивать на дыбу и полосовать остро отточенной бритвой в ночных переулках Римаута, продавать своих и чужих детей, вырывать зубы и отрезать языки, рубить руки и ноги, пытать и мучить, обращаться в волка лунными ночами и стоять в углу пентаграммы, вызывая зло. Нет, это все остается внутри, накапливается с каждым увечным душой, с каждым, эту самую душу по дури и жадности продавшим.

С каждым грешником.

С каждым ящиком бесконечного склада.

Теперь ему хотелось сыграть в пике-пике, да на всю катушку, поставив на кон обитель и братию.

Но, конечно, этого не будет. Пока – или никогда – как повезет. Насколько Единый плотно запечатал тот самый склад в душе Скориана, никак, конечно, не годящегося в святые, настолько далеко и отодвинут этот страшный момент расплаты за спасение остальных.

– Если не возражаете, уважаемый, я назову его Мартином, – качнул на руках свернувшегося клубком котенка настоятель. – Такая вот причуда. А вы живите дальше праведно, если получится… И с картами осторожнее, они до добра не доведут.

Держащаяся на соплях рама окна скрипит и все-таки обрушивается на пол, но никто даже не вздрагивает.

Шкатулка

Лес был пронизан солнцем. Казалось, оно сияло не только сверху, но и со всех сторон, будто подсвечивая бескрайнюю съемочную площадку. Еще немного, пару шагов, и покажутся режиссер, операторы, прожекторы, и властно прозвучит:

– Камера! Мотор!

Но нет. И два, и три, и сотни шагов не меняли ничего: людей здесь не было. Только могучие стволы деревьев, только пышные кроны, трава под ногами – и солнце. Повсюду его лучи.