Обыкновенная любовь

Он твой – смирилась. Он твой – сочувствую.

Спасать не стану – уж извини…

Отпусти

О этот голод по тебе —

Утробный, жадный и бесстыжий!

Так отпусти же, отпусти же…

Но не отпустит, хоть убей.

Прощенье – это ремесло,

Забвенье – выгода мирская,

Так отпусти – как отпускают

Грехи – безгневно и светло…

Ну, оброни меня, как лист,

Коснись его шершавой кожи,

Он весь морозом искорёжен,

А ветер гонит: «Шевелись!»,

Но там, внизу, на мягком ложе

Его собратья заждались.

Печальным древом у реки

Стою в безветренном покое:

Тут – жизнь, а тут – уже сухое…

Давай, не бойся, отсеки!

Высвобожденье. Боли нет,

Одна продуманность ухода.

О милосердная природа —

Она и в смерти носит свет,

А я – хотела быть живой,

То смерч, то волны, то грозу мне!

Насколько проще и разумней

Её порядок вековой…

Немножко о женской силе и слабости 1.

…А у неё – оладушки, занавески,

Наив и преклоненье – берёт зевота.

С недавних пор эта штучка – твоя невеста,

Нежна, слаба и женственна… и всего-то?

А я боюсь покоя: рутина… -тина…

Лихая атаманка и стихоманка,

А я такая сильная (аж противно),

Что всё пошло насмарку и наизнанку.

К окошку вечер зверем прильнёт осклабясь,

Кружить по кухне будет настырной мошкой.

Смотри-ка, эту он полюбил – за слабость.

Меня – за силу – бросил: решил, что можно…

И что теперь на чужой каравай коситься,

Ах, зелен ваш виноград… у меня украден!

Пока не поздно, к Светке бы напроситься,

Купить винца бы (кстати о винограде).

2.

… А всё ж подруге многое невдомёк.

Вспылит: «И что, парней не осталось, кроме?!

А он – ещё наплачется. И поймёт.

Нам тридцать лет – не рано себя хороним?!

Ещё найдёшь, и встретишь…» Ага, сейчас.

Друзья, работа – лица одни и те же.

Осталось – бывших мальчиков изучать.

Красавиц корчить… самооценку тешить.

И мне казалось кисленькое винцо

Густым, вошедшим в вены и в кожу ядом.

И лезло бабье, глупое: «Вот и всё.

Сергей-Серёженька, милый, а как же я-то?!»

3.

…А завтра – в офис, чёрт бы его побрал.

А завтра гуще грим, голова тупее.

А завтра фыркать – девочки, всё, аврал!

(Отдел-то в курсе нашей с ним эпопеи).

Хохмить в курилке: «…гений! величина!

Да хоть вздохну, отдохну от него на время!»

Не убедила… Завтра мне начинать

Заведомо провальный аутотренинг.

Не причитать, не выть, не рубить с плеча,

Не возмущаться – думать и защищаться.

И поправлять себя, невпопад шепча:

«Послушай, будь ты проклят, вернее, счастлив…»

«Ещё ты не полюбишь так, как я…»

Ещё ты не полюбишь так, как я.

Ещё ты не разлюбишь так, как я.

Ты слышишь музыку, от слёз немея,

А я уже не плачу, не умею…

И от тебя судьба умело прячет

Свой чёрный лик, и слишком много значит

Одна любовь, и в этом вся беда!

Но что тут сделаешь, ты молода.

Ты молода! И мыслей тяжкий гнёт

Улыбки юной не перечеркнёт.

Ты слышишь только то, что говорят,

А я устала верить всем подряд.

И да хранит судьба цветок весенний,

Беспечной юности прекрасное творенье.

Ещё ты не полюбишь так, как я.

Ещё ты не разлюбишь так, как я.

Её свадьба

Лепестками белыми кропили —

белой свадебною ложью,

клятвами и кольцами венчали,

а ещё плясали, пели, пили,

выкликали заполошно

«Горько!» – и по кругу, всё сначала…

Время свадеб, солнечно-прохладен

август. Видишь, я не плачу,

я задачку про себя решаю:

может быть, я слишком зауряден? —

но зато я по-собачьи

верен был тебе, жена чужая…

У меня всё прочно и на совесть,

я же не герой романсов

и романов, титулованный бродяга…

Я не Дон Кихот, я приспособлюсь,

я, скорее, Санчо Панса,

этот хитроумный симпатяга…

Тамада играет на баяне,

в окнах розовое солнце,

гаснет вечер, медленно пьянея.

Что ж так больно-то? Я тоже пьяный,

До свидания, Альдонса,

и – спокойной ночи, Дульсинея…

Хмель уйдёт, по крохотным алмазам,

по осколкам

соберу я свадебное действо.

Мог ли я подумать, как опасно

слишком долго

оставаться другом детства…

Небалладная история

«Я клянусь, этот первый рассвет

лишь с тобой повторится.

Уезжай и не бойся.

Печаль о тебе – мой удел», —

симпатичная крошка инфанта

шептала заморскому принцу.

Не хотела прощаться.

И он уезжать не хотел.

Пухлощёкие амуры

усмехались в стороне.

Пойте-пойте, трубадуры,

славьте клятвы при луне!

– Я клянусь… я вернусь.

Мы любовь, будто замок, построим.

Будто розу, взрастим.

Будто чашу с вином, разопьём.

Я приду не ребёнком, но воином,

лучше – героем,

ты дождись, мы с тобой обязательно

будем вдвоём…

Он сошёл в рассвет понурый

с королевского крыльца.

Пойте-пойте, трубадуры,

славьте-славьте храбреца.

А сестрица-то старшая

смотрит в окно безнадёжно.

Ей не клялся никто

в предрассветную тишь-благодать.

И кричит она младшей сестре:

«Ты его не дождёшься!

Быстро выскочишь замуж.

А я – только я! – буду ждать».

Такова её натура:

постоянство слов и дел.

Пойте-пойте, трубадуры,

славьте верных юных дев.

А красавице младшей

претит ожиданье без прока.

Не смогла устоять

перед хитрым заезжим льстецом.

Побоялась и долгого срока,

и подлого рока.

И уже с государем-соседом

стоит под венцом.

Может, помните гравюру:

молодые на мосту.

Пойте-пойте, трубадуры,

славьте юную чету!

Ну а принц? Он узнал —

отравился ли, прыгнул с карниза

иль на честной дуэли