Очаг

Положив голову на подушку, Оразгелди всё равно не смог уснуть. Долго не отпускали мысли о несчастной судьбе этой женщины, никак не мог понять, как можно было бросить такую замечательную семью и куда-то бежать.

В первый раз Оразгелди увидел её мужа в Мары, и он тогда сразу пришёлся ему не по нраву. Ему не понравилось его бледное лицо, бегающие голубоватые глаза. Он тогда подумал: «Нет, этот человек не может быть хорошим, на его лице бесы видны». А однажды, во время какого-то мужского сбора этот человек вдруг начал нести ахинею хвастаясь. А речь шла о том, как он женил младшего брата и какие призы приготовил для победителей скачек и гореша.

И даже стал хвастать, какими блюдами кормил гостей, мол, ни у кого не бывает такого угощения.

Вот и вышло по поговорке: «Змея ненавидит мяту, а она растёт возле её норы». Надо же было такому случиться, чтобы Нуряглы вместе со своей семьёй расположился прямо напротив Оразгелди.

* * *

С тех пор, как они отправились в путь, Оразгелди ни разу вдоволь не поел. Взятые с собой в дорогу каурму и кульче – молочные лепешки он расходовал экономно, чтобы детям досталось больше еды. Помимо этого, они захватили с собой сёк – сухое варенье из дыни, вяленую дыню, сушёный урюк, гурт – солёные кисломолочные шарики. Помнится, мать буквально силой заставила их взять всё это с собой, а они не хотели лишнего груза. Сейчас он был благодарен матери за такую заботу, ведь она всё предусмотрела! Для детей это стало хорошим подспорьем, да и неплохим питанием, если ещё и кусок чёрствого хлеба при этом найдётся.

Когда голод совсем уж одолевал, Оразгелди тоже мог закинуть в рот кусочек чего-то – урюка, гурта, потом долго разжёвывать, держать во рту, имитируя чувство насыщения. Белый суп давали всего один раз в день, но если в горячий суп добавить немного каурмы, получается очень даже вкусное блюдо. Как и многие люди, они с женой были благодарны тому, что их вообще кормят, пусть даже так скромно. А если бы и этого не давали, что тогда? Жаль, нет возможности и условий, а то Огулджума, добавив в эту бледную жижу ещё немного воды и прочих продуктов, приготовила бы обед на всю семью, да такой вкусный, что пальчики оближешь! Увы, теперь всё это стало недоступным и невозможным. Но, как и все остальные, Оразгелди уже свыкся с существующим положением дел. Он понимал, что сейчас главное не дать в обиду детей и как-то устоять перед этим бурным потоком, не захлебнуться в нём. У них и прежде в семье был мир и лад, но теперь, оказавшись в экстремальной ситуации, он как-то по-особому стал ценить семью. Каждый раз, когда наступало время обеда, они с женой старались первым делом накормить детей, сам же он лишь изредка окунал ложку в миску с едой, делая вид, что тоже ест. Жене, которая сидела рядом и кормила самого младшего, смазывая его губки едой, он говорил: «А ты что сидишь, клюёшь, как птичка, ешь, всем хватит!» Хотел, чтобы жена тоже хорошо питалась, ведь ей столько надо сил, чтобы выдержать долгую дорогу, да ещё за детьми смотреть! В свою очередь, жена беспокоилась о нём. «Ты тоже поешь, акгасы, как бы в голодный обморок не упал. Возьми хотя бы немного каурмы с хлебом поешь, кульче у нас достаточно, эти лепёшки на молоке и яйцах замешаны, сытные. Да и они хоть что-то дают из еды, так что, Бог даст, не пропадём!»

По натуре своей Оразгелди был человеком сдержанным, никогда не вмешивался в чужие разговоры, и, если его не спрашивали, ничего не рассказывал.

Чаще всего он сидел, прислонившись к стенке вагона, и о чём-то своём думал. Он то и дело вспоминал своё родное село, друзей и близких, то, как их погрузили на телеги и увозили из дома, короткую встречу с младшим братом в Мары, слёзы его сына Аганазара, обнобнявшегося с Алланазаром который не хотел расставаться с ними.

Вспоминая всё это, он чувствовал и не терял надежды, что рано или поздно вместе с семьёй вернётся на Родину.

Конечно, погружаться в такие мысли было грустно, но этого желала душа, они же, эти мысли, успокаивали, вселяли надежду.

На следующий день после прибытия в Ташкент была заменена охрана, которая сопровождала их от Мары. Появление новых людей не вызвало у ссыльных особых надежд, но всё же обстановка как будто немного смягчилась. Командиром отряда был человек по фамилии Морозков, он был высок и худощав, с узким тёмным, как у гула, лицом, с нахмуренными бровями. Лет ему было где-то около сорока. Поначалу он не обращал внимания на ссыльных, считая справедливым наказание, которому они подвержены, относился к ним требовательно. Внутри стоявших вагонов стояла невыносимая духота, от которой людям некуда было деваться, они готовы были на крайние меры, говоря себе «будь, что будет!», но потом, подумав о женщинах и детях, отказывались от своих дурных намерений.