Очарованная

Я бросила сумку обратно в машину и захлопнула дверь, прежде чем развернуться на каблуках и направиться к массивным дубовым дверям виллы. Небольшой портфель с единственными вещами, которые меня волновали в этой жизни, был зажат под мышкой, как что-то ценное и лишнее, как футбольный мяч.

Я подождала, пока он встанет рядом со мной у двери, чтобы сказать: —Поклянись мне.

Он колебался. — Мне нужно еще немного денег.

Я почти улыбнулась, так предсказуемо. — Если ты хочешь украсть деньги мафии, я не буду тебя останавливать.

Он пнул дверь, костяшки пальцев были слишком грубы, чтобы постучать. Она открылась внезапно, как будто кто-то ждал, держась за ручку, пока мы придем. Перед нами стоял мужчина, одетый в дорогой черно-белый костюм, который гармонировал с его седыми с перцем волосами, густыми, с глубоким пробором, аккуратно причесанными и зачесанными набок. Он был наименее впечатляющим человеком, которого я когда-либо видела в своей жизни: совершенно бледный, каким может быть только британец с мягкими, мясистыми чертами лица. Не говоря ни слова, он отошел в сторону, пропуская двух мужчин в черном и обыскивая нас.

Я могла сказать, что Шеймус хотел что-то сказать, возразить или, что более вероятно, отпустить неуместную шутку, но один надменный взгляд дворецкого остановил его. Было легко не обращать внимания на громадного мужчину, который вышел из-за дворецкого, чтобы погладить меня, проводя своими толстыми пальцами по моей груди и паху, он был профессионалом и едва удостоил меня беглым взглядом. Это был первый раз, когда мужчина показал себя сексуально незатронутым моими дерзкими изгибами, и меня это странно возбудило. На нем были солнцезащитные очки, хотя он вышел из прохладного темного помещения, и когда он крепко схватил меня за руку, чтобы потащить в дом, я слегка вздрогнула.

Нас провели через огромный вестибюль, выложенный красной плиткой, по длинному коридору к большой закрытой двери. Они оставили нас там, молча удаляясь, не указывая, что нам делать. Так что мы молча ждали, потому что говорить в такой могиле было святотатством.

— Если бы я пообещал измениться? Шеймус говорил так тихо, его рот был неподвижен и расслаблен, что, хотя я и смотрела прямо на него, я не могла быть уверена, что он говорил.

— Ты не будешь.

— Думаешь, я не хочу, Козима? Что мне нравится быть собой? Ты думаешь, что я хочу сделать это, продать свою дочь, Христа ради? Я тебя люблю. Дрожащее дыхание колебалось в воздухе между нами. — Я люблю маму и нашу семью. Не забирай нас обоих у них.

— Я действительно думаю, что делаю тебе одолжение, — сказала я.

Я давала ему выход. Если он вернется в Неаполь, он должен быть сумасшедшим, чтобы думать, что семья примет его с распростертыми объятиями после того, что он сделал. Таким образом, он мог бы уйти, зная, что, по крайней мере, получил мое благословение.

Шеймус Мур был кем угодно, но не сумасшедшим.

— Хорошо, — сказал он. — Я обещаю.

Меня должно было огорчить, как легко он согласился, но я была слишком занята облегчением. Я чувствовала, как его воздействие заливает мое лицо, мой рот раскрывается в сладком вздохе, глаза становятся мягче, как растопленное масло. Мне не хватило времени между тишиной щелкающего замка и слабым дыханием распахнувшейся двери, чтобы изменить выражение лица. Я не знала, как хочу выглядеть, когда встречу мужчину, который вскоре станет владельцем моего тела, но это определенно было не так.

И я сразу поняла по его взгляду, что он воспользовался моей дезориентацией. Серебристые глаза с густыми ресницами отмечали и каталогизировали мое тело с эффективностью и умеренным интересом библиотекаря со стопкой книг и десятичной системой Дьюи. Сверхчеловеческими чувствами он заметил треугольник родинок на левой стороне моей шеи и разорванные кутикулы вокруг моих длинных ногтей, то, как мое скромное узорчатое платье плавало вокруг моих тонких икр. Я видела выводы и в этих темных глазах: недоедавшие, напряженные и покрытые тонкой пленкой бедности. Знакомый жар стыда выковал стальной стержень ярости в моем животе, который застрял в моем горле и заставил меня захлебнуться.

Медленно моргая, я оторвала взгляд от липкой глубины его взгляда и стала изучать человека передо мной. У него были густые, роскошные волосы цвета полированного золота, которые касались воротника его пиджака, и кожа, которая казалась съедобной, как карамель, туго натянутая на его сильные черты. Удивительно, но он был почти на фут выше моего ненормального роста, а устрашающая ширина его плеч переходила в узкую талию. Я каталогизировала эти физические атрибуты без зазрения совести. Красота была моей профессией, и даже в дезориентированном состоянии я могла оценить красивого мужчину.

Когда мой взгляд снова скользнул по квадратному срезу его челюсти к этим серым, как лезвие, глазам, они были лакированы легким юмором. Я ощетинилась, поняв, что он потакал моему любопытству, наблюдая за мной, пока я изучал его внешний вид и находила его чем угодно, только не желанием.

Я в ужасе посмотрела на него, когда поняла, кто он такой.