Очарованная душа

Но она сама нуждалась в опеке. Она была не менее сумасбродна. Только она все свои выходки знала наперёд и смотрела на них, как домовладелец смотрит на жильцов. Хоть и сдаёт им помещение, но не даром. Да и потом: «Делай что хочешь, будь что будет!» Когда всё это касается только тебя — пустяки. Выпутаться всегда можно… А вот охранять сестру — это чувство новое и необыкновенно приятное.

Да, но… Аннета сидела с поникшей головой; она отложила работу, она лелеяла точно такое же чувство. Она думала:

«Моя дорогая, безрассудная сестрёнка! Какое счастье, что я появилась вовремя около неё, чтобы руководить ею!..»

И она строила планы будущего Сильвии, заманчивые планы, но о них она не совещалась с Сильвией.

И вдоволь намечтавшись о счастливом будущем друг друга (а заодно, конечно, и своём собственном), сёстры восклицали:

— Ах ты! Иголка сломалась!

— Да и ничего больше не видно!

И они, бросив работу, выбегали подышать воздухом; шли под дождиком, укрываясь одним плащом, по саду, под плакучими ветвями деревьев, ронявших прядями листву; в беседке из виноградных лоз срывали янтарную гроздь и уплетали — мокрые ягоды вкуснее — и говорили, говорили… Вдруг умолкали, вдыхая осенний ветер, запах (так бы и съела его!) перезревших плодов, палого листа, вбирая в себя неяркий свет октябрьского дня, угасавший с четырёх часов, слушая тишину оцепеневших, задремавших полей, тишину земли, пившей дождь, тишину ночи…

И, держась за руки, они мечтали вместе с трепещущей природой, которая боязливо и пылко лелеет надежду о весне — загадке будущего…

Они привыкли вместе коротать эти серенькие октябрьские дни, затканные туманом, будто опутанные паутиной, и это стало для них такой необходимостью, что они спрашивали себя, как же до сих пор они без этого обходились.

А ведь обходились и будут обходиться! В двадцать лет жизнь не замыкается, как бы дорог ни был тот, с кем тебе хорошо вдвоём, — особенно жизнь существ таких окрылённых. Им надо испытать силы в воздушных просторах. Сколь непреклонно ни утверждалась воля их сердца, инстинкт их крыльев сильнее. Аннета и Сильвия нежно говорили:

— Как мы могли так долго жить друг без друга?

Однако не признавались себе:

«А ведь рано или поздно, придётся (какая обида!) жить друг без друга!»

Ибо никто другой не может жить за вас и на вашем месте, да и вы не захотели бы этого. Конечно, потребность во взаимной нежности была глубока, но у каждой была ещё и другая потребность, более сильная, исходившая из самых истоков существа обеих дочерей Ривьера: потребность в независимости. Уйма различных черт была у них, но они обладали одной одинаковой чертой, именно этой (и нельзя сказать, что им повезло). Они хорошо это знали; она даже была одной из причин — они, правда, не отдавали себе в этом отчёта — того, что они так сильно полюбили друг друга, ибо каждая в другой узнавала себя. Но в таком случае чего же стоил их план — основать совместную жизнь?! Каждая лелеяла мечту, что будет охранять жизнь сестры, но сознавала, что сестра, как и она сама, не согласится на это. То была сладостная мечта, их игрушка. Им хотелось, чтобы игра продолжалась как можно дольше.

А ей не суждено было долго продолжаться.

Если бы они были просто двумя независимыми державами! Но у этих республик-крошек, дорожащих своей свободой, как и у всех республик, помимо их воли, были деспотические наклонности. Каждая стремилась подчинить своим законам другую — ей казалось, что они лучше. Аннета, склонная к самоосуждению, бранила себя, вторгнувшись в область господства сестры, но всё повторялось сызнова. В её цельном и страстном характере, вопреки её желанию, было что-то властное. Натура её могла под покровом нежной любви на время смягчиться, но она упорствовала. Нужно сознаться, впрочем, что если Аннета и старалась примениться к воле Сильвии, то Сильвия нисколько не старалась облегчить сестре задачу. Она поступала так, как приходило ей в голову, а за двадцать четыре часа в её голове рождалось не меньше двадцати четырёх желаний, которые не всегда совпадали. Аннета, методичная, любившая порядок, сначала смеялась, но потом стала терять терпенье — так быстро менялись причуды сестры. Она прозвала Сильвию: «Вьюн», «Я хочу… А собственно чего я хочу?» А Сильвия её прозвала: «Шквал», «Госпожа повелительница» и «Полдень ровно в двенадцать» — пунктуальность сестры её раздражала.

Они нежно любили друг друга и всё же вряд ли могли бы долго вести одинаковый образ жизни. Вкусы их и привычки были различны. Они так любили друг друга, что Аннета снисходительно внимала Сильвии, охотнице чуточку посплетничать, очень тонко умевшей всё подметить, ещё лучше — услышать, но не очень тонко выразить. А Сильвия прикидывалась, будто слушает с интересом, хотя незаметно позёвывала («Довольно! Ну довольно же!..»), когда Аннета, которой хотелось разделить с ней удовольствие, читала вслух прескучные вещи.

— Боже, да это дивно, дорогая!

Или пускалась в нелепые рассуждения о жизни, о смерти, об общественном строе…

(«Чепуха!.. Как бы не так!.. Делать людям нечего!»)

— А ты как думаешь, Сильвия? — спрашивала Аннета.