Очарованная душа

Чтобы достичь успеха в попытке установить гармонию вовне — между двумя противоположными принципами: пассивным Неприятием, характерным для гандистской Индии, и организованным революционным насилием, — следовало прежде всего попытаться достичь этой гармонии в самом себе. Два этих принципа вели между собой в моём сознании «тот поединок духа», завершение которого я взвалил на плечи юного Марка; освободившись от этого бремени, я постиг «неотвратимое приближение часа великой битвы между нашими внутренними богами — той Илиады, которую творит и ведёт на наших глазах и нашими руками человечество»[27]. Нежная и сильная натура Марка Ривьера, «этого юного существа, четвертованного, растерзанного, привязанного к хвостам четырёх лошадей», воплощает отчаянное усилие вкусить «чёрный мёд диссонансов», который, по знаменитому выражению Гераклита, таит в себе «самую прекрасную гармонию». И если он не может достичь этого в жизни, он этого добивается своей смертью. Чело Марка окружено трагическим ореолом преждевременной гибели: в этом юном сознании, в этой быстро промелькнувшей жизни преломляется катастрофическое развитие духовной жизни Европы. В реальной действительности существует не один Марк. Мне знакомы и другие. И мне известно, что в Марке они узнали себя. Они — лучшие люди нашего времени — ставят и разрешают либо подвигом своей жизни, либо ценой своей смерти великую проблему человеческого сознания, над решением которой бьётся каждая эпоха: проблему примирения интересов личности с интересами общества. Примирение это может быть достигнуто лишь в результате отказа от того, что составляло смысл существования и предмет гордости прошедшей — и превзойдённой — эпохи, в результате отказа от бесплодного индивидуализма (бесплодного не по природе своей, но вследствие вырождения) «аристократов духа»; сторонясь неизбежных битв современности, страшась дисциплины, которой требуют эти битвы, «аристократы духа» облекаются в горделивые доспехи независимости разума — разума абстрактного, бескровного, далёкого от жизни. Для того чтобы спасти свою душу от сухотки, которая разъедает её, человек должен погрузиться в кипящие пучины общественного бытия, а этого можно добиться, лишь поставив себя на службу обществу, находящемуся в движении и в борьбе.

Марк приходит к этому, лихорадочно прокладывая себе путь через Ярмарку на площади, куда более жестокую и тлетворную, чем та, которая описана в «Жан-Кристофе», ибо Марк живёт в обстановке «гибнущего мира». Обливаясь кровью, Марк вытравляет со своего тела родимые пятна лжи. Он обличает ложь и падает на пороге новой эры, приход которой подготовлен суровой и беспощадной Исповедью всей его жизни.

Но самая его смерть означает рождение… Stirb und werde![28] Он вновь поднимается и живёт в сердцах двух женщин, которые служили ему опорой, — в сердце возлюбленной и в сердце матери. Аннета продолжает восхождение с той самой ступеньки, на которой остановилась нога её сына. И сын идёт вперёд вместе с матерью. Он — в ней. Аннета говорит об этом Асе:

«Законы мира опрокинуты. Я его родила. А теперь он, в свою очередь, рождает меня»[29].

Такова мысль — двойной смысл — подзаголовка последнего тома «Провозвестницы»: «Роды». Рождение новой эпохи ценой добровольной жертвы поколения. И рождение Матери Сыном.

* * *

Таким образом Аннета идёт дальше своего погибшего сына. Она отважно вступает в битву и вовлекает в неё сына своего сына и всех своих детей — по крови и духу. И вот, наконец, Река, символизирующая её имя, достигает устья! В своём широком и, кажется, безбрежном ложе волны её жизни катятся вперёд, сливаясь с волнами великой Армии, прокладывающей себе путь сквозь стену угнетения. In tirannos![30]

Но Очарованная Душа, которая «даже в смерти идёт впереди», выходит за пределы сегодняшних битв, за пределы развалин и бастионов, завоёванных или воздвигаемых ею. В своих последних мечтах Очарованная Душа становится Созидающей Силой, которая своим божественным млеком намечает во мраке ночи собственные Млечные Пути. Она сливается с Судьбой в её повелительном движении вперёд, постигая в свой последний час, что «все горести её жизни были лишь отражением» этого поступательного движения Судьбы.

Мне хотелось бы, чтобы в этой последней части симфонии Via sacra[31] в общем звучании слились лейтмотивы всего моего творчества: заря ребёнка; смех Жорж и внучатой племянницы Кола — Сильвии и «Durch Leiden Freude»[32] Бетховена (идея, которую двое мудрых героев моей книги выражают: один, Жюльен, словами: «Через страдания — к истине» (восклицание умирающей Аннеты: «Страдать — значит постигать»), другой, граф Бруно, словами: «Через свет — к любви» («Per chiarità carità»)); две переплетающиеся музыкальные фразы — «Озарение» и «Как знать?», эти красочные мелодии пастушеской свирели и гобоя, который пробуждал от сна Монтеня, — Мечта (кантата «für alle Zeit»[33]) и Деяние (лозунг сегодняшнего дня).