Очарованная душа

Произведение выполняет это грандиозное намерение, слишком обширное для рук человеческих, в меньшей степени, чем того требует пылкое устремление эпохи, которая всеми силами старается осуществить это намерение. Симфония — это концерт, исполняемый оркестром столетий. Нам дано услышать лишь один отрывок, а затем мы передаём смычок другим, прежде чем разноголосые звуки успеют слиться в единый аккорд. Но, едва заслышав эти первые разноголосые звуки, мы ждём уже аккорда.

Каково бы ни было это произведение, оно — музыка. Как и «Жан-Кристофа», я посвящаю его Гармонии, королеве Грёз, Грёзе моей жизни.

Ромен Роллан

1 января 1934 года

Книга первая АННЕТА И СИЛЬВИЯ

Любовь, первородная дщерь Земли,

Любовь, что позже нашу Мысль создала…

Риг-Веда

Предисловие к первому изданию

Вновь собираясь в путь, не такой долгий, каким был путь Жан-Кристофа, хотя мне и предстоит немало переходов и остановок, напоминаю читателям дружескую просьбу, с которой я как-то обратился к ним, когда мой музыкант был на распутье. В предисловии к «Бунту» я предупреждал их, чтобы они воспринимали каждую книгу как отдельную главу создаваемого произведения, идея которого развивается в ходе изображаемых событий. Я привёл старинное речение: «Конец венчает жизнь, а вечер — день» и добавил: «Когда дойдём до конца пути, тогда судите о наших усилиях».

Конечно, мне хотелось бы, чтобы каждая книга представляла собой законченное целое, чтобы о каждой судили, как о самостоятельном произведении искусства. Но не спешите судить об идее всего романа, прочитав лишь одну книгу. Когда я пишу роман, то выбираю существо, родственное мне по духу (или, пожалуй, оно выбирает меня). И этому избранному существу я предоставляю свободу действий, стараюсь, чтобы на него не влияла моя личность. Тяжёлое это бремя — личность, которую терпишь больше полувека. Искусство оказывает нам божественное благодеяние, избавляя нас от этого бремени, позволяя нам вбирать души других, преображаться для иных существований (наши индийские друзья сказали бы: «для иных из наших существований», ибо в каждом — всё…).

Итак, сроднившись ли с Жан-Кристофом, с Кола или с Аннетой Ривьер, я становлюсь просто-напросто поверенным их мыслей. Слушаю их, вижу их поступки и смотрю на всё их глазами. Они постепенно познают своё сердце и сердца других людей, а вместе с ними познаю и я; когда они оступаются, спотыкаюсь и я; стоит им воспрять, я тоже поднимаю голову, и мы снова пускаемся в путь. Не утверждаю, что это — путь лучший. Но зато — это наш путь. Есть ли, нет ли причины для существования Кристофа, Кола и Аннеты, но Кристоф, Кола и Аннета существуют. А существование само по себе уже немаловажная причина.

Никаких спорных положений, никаких теорий в книге не ищите. Примите её как повесть о духовном мире одной женщины; о долгой жизни, прожитой в согласии с совестью, богатой радостями и печалями, не свободной от противоречий, полной заблуждений и вечно стремящейся не к Истине, ибо она недоступна, а к внутренней гармонии, которая и есть для нас высшая Истина.

Р. Р.

Август, 1922 год.

Часть первая

Она сидела у окна, спиной к свету, и лучи заходящего солнца падали на её плечи, на сильную шею. Она только что пришла. Впервые за много месяцев Аннета весь день пробыла на воздухе, бродила, упивалась вешним солнцем. Солнце, не разбавленное тенью безлистых деревьев, пьянило, как вино, и согревало воздух, ещё прохладный, хоть зима и была на исходе. В голове шумело, сердце колотилось, и свет потоком заливал глаза. Багрец и золото под сомкнутыми веками. Золото и багрец во всём теле. Она притихла, замерла в кресле — на миг впала в забытьё.

В чаще леса — пруд; на нём блик солнца, будто глаз. Кольцом стоят деревья, в мох укутаны стволы. Захотелось окунуться. Она разделась. Ледяная рука воды тронула её ноги, колени. Приятное оцепенение. Вот она в багряно-золотом пруду разглядывает своё тело… Смутное, неуловимое чувство стыда, словно кто-то увидел её, подстерёг. Скорее спрятаться, — и она заходит в воду всё глубже, до самого подбородка. Вода змеится вокруг; это — словно живые тиски; мясистые лианы обвивают ноги. Аннета пробует выпутаться — и вязнет в тине. На поверхности дремлет солнечный блик. Она раздражённо отталкивается пятками от дна и выплывает. Вода побурела, потускнела, помутнела. А на её блестящей чешуе — по-прежнему солнце… Аннета цепляется за лапу ивы, склонившейся над прудом, — только бы выбраться из вязкой грязи. Мохнатая ветвь крылом прикрывает нагие плечи, бёдра. Смеркается, и ветерок холодит шею…

Она приходит в себя. Всего лишь несколько секунд назад она впала в забытьё. Солнце прячется за холмы Сен-Клу. Прохладно по-вечернему.