Очарованная душа

Мир населён душами, и они точно колокола: одни далёкие, другие близкие. В иные дни Аннете кажется, будто она вернулась вспять к тому часу, когда, растянувшись подле сына на жёсткой горной травке, усеянной цветочками мяты и голубенькими звёздочками горечавки, вслушивалась в звон вечерних колоколов, доносившийся со всех уголков равнины. Не все колокола вступают сразу. Одни ещё только начинают перезвон, другие уже отзвонили. А некоторые и вовсе молчат. Но напряжённый слух ещё продолжает ловить среди миражей, заселяющих пространства, уже умолкнувший дребезжащий звук. Заглох колокол Бруно. Одна Аннета изредка улавливает знакомый голос. Или это только в её памяти звучат расходящиеся от него волны? Вот уже больше года, как от Бруно нет вестей. Жив он, мёртв? Исчез ли бесследно, выполняя свою опасную миссию? В последнем письме он намекнул на скорое возвращение. Но с тех пор его след потеряли даже немногие друзья, пишущие из Индии, да и сама Индия находится фактически на осадном положении. В какой ashram[397] утратил он представление о времени? Или совсем вырвался из-под власти времён? Какое-то необъяснимое чувство говорит об этом Аннете. В один из дней, в вполне определённый час (но тогда Аннета не подумала это записать), Бруно вдруг перестал быть для неё далёким другом, тем, что бредёт по нашей земле, трудится над каким-нибудь неподатливым куском её коры, и наше встревоженное сердце и воображение стараются проследить его шаги. Он теперь здесь, в полумраке спальни, он в тени, он в свете, который облекает каждое движение. И незачем даже вызывать в памяти его лицо, его слова. Он слился с нашим дыханием…

И другой колокол вот-вот сорвётся с колокольни, но никто не предчувствует этого. Аннета и не подозревает, что дни Сильвио сочтены — сочтены им самим. Однако её пример сыграл большую роль в решении юноши. Удивительнейшее явление: эта женщина уже наполовину ушла из жизни, лишена возможности действовать — так изношен её организм, так серьёзна болезнь и так глубока её внутренняя отрешённость, и от этой женщины, без её участия, исходит сила, заражающая волей к действию всех, кто к ней приближается. Жертва Марка была в какой-то мере её вторым чадом, хотя она желала (какая же мать не пожелает?) своему сыну долгой, мирной и счастливой жизни, — и ещё много жертвенных огней зажжётся даже против её воли от её спокойного пламени. Именно эта отрешённость завораживает, служит пищей для молодой энергии, которая ещё не успела познать себя и жаждет послужить людям. Внешняя её неподвижность подобна кратеру, где бурлит озеро расплавленной магмы. Поверхность озера зеркально спокойна, она дремлет. Но тот, кто приблизится, почувствует, как пышет ему в лицо жаром, как проникает он до мозга костей. Огонь не нуждается в словах. Тому, кто коснулся его, он говорит: «Пылай…» Этой спокойной женщине достаточно было взглянуть на вас. Знай она об этом сама, она, может быть, опустила бы веки.

Когда с глазу на глаз она слушала Сильвио, который жаловался ей на жгучую горечь изгнания, признавался, как он мучится тем, что бросил свой народ, замурованный в могильном молчании, она касалась ладонью кудрей юноши, и он, согбенный под бременем горя, не смея поднять опущенных глаз, слышал:

«Разбуди мёртвого в его могиле! Разве тебе неизвестно, какой ценой было куплено его Risorgimento? Иди и заплати!»

Аннета не разомкнула губ. Но её ладонь, покоившаяся на лбу Сильвио, передала юноше безмолвное повеление. Достаточно было ей один-единственный раз взглянуть на него и спросить:

— Разве ты не сын Мадзини?

Только и всего. Сильвио поднял голову, ему показалось, что над ним совершён обряд крещения, омылась и уверилась в себе колеблющаяся душа. Судьба уже не тяготела над ним. Он видел свой удел и горел желанием совершить его.