Очарованная душа

Не птицы, летящие сквозь бурю, делают бурю. Буря делает их. Она — их привычная стихия. Для тех, кто живёт вчерашним днём, термометр показывает лихорадку, но это самая нормальная температура для нашего времени. Разум, унаследованный от вчерашнего дня, тоже подхвачен бурей, он уже перешагнул порог «вчера» и одним скачком достигает новых умозаключений. Напрасно дух старается сохранить независимость, уклоняясь от битвы, — темперамент ввязывается в неё, не дав опомниться сознанию. Какой бы нелепой ни казалась Жорж идея классовой борьбы, она уже находилась по ту сторону баррикады, уже была под «пролетарским» знаменем, хотя по-прежнему подшучивала над словом «пролетарий».

И настал вечер, когда во время их недолгого путешествия за границу — Аннета отправилась туда посоветоваться со специалистом по сердечным болезням и захватила с собой Жорж и Ваню — молодые её спутники пошли одни побродить по улицам. Когда они вернулись в гостиницу, Аннета с удивлением взглянула на их возбуждённые лица, горящие глаза; Жорж вызывающе смеялась, а Ваня, протянув Аннете ладонь, показал пулю, которую он подобрал на площади, где неожиданно, без всякого предупреждения, солдаты открыли стрельбу по безоружной толпе демонстрантов.

— Пригодится в следующий раз против врага, — сказала Жорж.

«Врага»? Значит, для Жорж уже существует враг? Значит, она уже сделала выбор? Не она сделала выбор. Выбор сделали за неё, выбор сделал враг. Если вам даже хочется отрицать понятие классовой борьбы, господствующий класс силой навяжет вам эту идею, хотя, возможно, вы сами принадлежите к этому классу; человек порывает с ним, уходит, отряхнув его прах со своих ног, ибо видит, как этот класс, желая сохранить свои доходы и свободу мошенничества, уже не довольствуется законами, на которых покоилась его демократия, грубо переступает эти законы, собственной рукой опрокидывает свою демократию и прибегает к помощи пулемётов и чрезвычайных трибуналов, а также к помощи различных дуче, к ренегатам социализма, которые вышли из рабочей среды и действительно обладают мощной челюстью и мощной выей, весьма полезными для тех, кто служит одряхлевшим хозяевам (взаимные счёты они сведут потом, когда народ будет укрощён!). Демократия изменила себе. Она сама разорвала паутину лжи, присущей режиму, который кичился «либерализмом» и свободой до тех пор, пока мог свободно прикрывать лозунгами либерализма свои преступления. А нынче, когда для этого надобна сила, «либерализм» становится фашизмом. Война объявлена. И объявила её партия «порядка». Порядок против порядка, сила против силы!

Аннета ясно представляла себе, какие опасности и страдания ждут тех, кого она любила, — её детей, её друзей, её близких. Иной раз ей указывали на эти опасности. Доктор Виллар, Жюльен Дави. Они только дивились её спокойствию. Аннета вовсе не считала, что участь её детей так уж плачевна!

В минуты досады Филипп Виллар не скрывал от Аннеты, что его партия не пощадит ни Аннету, ни её партию. Она и сама это отлично понимала. Но и тот и другая знали, что оба они умрут ещё до начала решительной битвы. И, бросая друг другу перчатку, улыбались воинственно и дружески.

Обычный пессимизм Жюльена Дави ещё усилился. Вернувшись из своей последней поездки по Америке (было это накануне гитлеровского смерча; социализм рухнул в Германии, как карточный домик; вожаки его сдались без боя; неслыханнейший крах!), Жюльен выразил опасение, что свободы Запада находятся под угрозой… Аннета выслушала его, спокойно улыбаясь. Она считала, что если дело, которое мы защищаем, потерпело поражение, несчастье не так уж велико. Вот если бы мы молча приняли это поражение, тогда действительно несчастье было бы непоправимым.

— Его никогда не приму ни я, ни те, кого я люблю, — мои дети, мои друзья, мои спутники, в том числе и вы, Жюльен. Так к чему же горевать? Мы уже вышли из того возраста, когда хотят немедленно получить приглянувшуюся игрушку. Десять, двадцать, сто лет ничего не значат, если у нас есть воля. Если мы знаем, что дело справедливо, что так и должно быть, мы, следовательно, знаем, что так оно и будет. То, что вошло в наше сознание, — это сама судьба. И она совершится, с помощью нашей ли жизни, нашей ли смерти. Дай бог, чтобы я могла пожить ещё ради неё, пожертвовать ради неё жизнью. По крайней мере я знаю, что мои близкие сумеют отдать свою жизнь с такой же радостью, с какой я отдала бы свою. Мёртвая или живая, я буду участницей битвы. «Quos non accendam!..»[398] Надо лишь поддерживать в тех, кого любишь, энергию и веру. Вот те, чья энергия не равна вере (значит, вера у них слаба!), те, которым нечему принести себя в жертву, — вот они действительно обойдены судьбой. Наше время — суровое, жестокое время, но оно прекрасно для сильных. А сильным может быть самый хилый человек, нужно только быть вровень со своим временем.

— Тогда почему же вы разыгрывали из себя пацифистку? — спросил Филипп. — Почему в годы войны вы выказывали такое отвращение к войне?