Очарованная душа

Я сразу увидел, что она очень устала, — так устала, что даже не может выйти в сад; она полулежала на маленьком балкончике, куда выходила дверь её спальни. Хотя её близорукие глаза, её потухший, как долгий летний вечер, взор уже не различали прохожих, она сразу же меня узнала, даже раньше, чем я открыл садовую калитку. Аннета окликнула меня и, приветливо помахав рукой, пригласила:

— Входите!

В домике не было никого; молоденькая служанка убежала куда-то без спроса, я пожурил Аннету — оставаться одной было просто неосторожно. Но она упросила меня не бранить девушку; где-то вдали — я так и не разобрал где — всхлипывала шарманка, поскрипывали карусели, слышался разноголосый гомон ярмарки; должно быть, поглядеть на деревянных лошадок слетелись, как мухи на мёд, все окрестные подростки; убежала туда, наверно, и Аннетина служанка.

— В её годы я бы тоже не усидела на месте, — сказала Аннета.

— А вдруг вам потребуется что-нибудь подать? (Я нарочно не сказал: «помочь», но Аннета поняла.)

— Ну чего же бояться такой старухе, как я? У меня нет больше ничего, ничего, кроме моих грёз. Это наше единственное преимущество перед молодёжью. Бывало, нахватаешь целую кучу всякого добра и всё равно теряешь его по дороге, да ещё гнёшь спину, как под вязанкой дров. А теперь, пожалуйста, берите у меня всё, даже мою скорлупу, я выкарабкалась из неё, и она еле-еле держится, как шлёпанцы на большом пальце (и Аннета скинула с босой ноги туфлю). Разве не лучше вырваться на свободу?

— Подождите немножко, к чему спешить? Не отбрасывайте ваших друзей! Ведь мы все тоже ваши шлёпанцы.

— Вы — мои, а я — ваши. Да, для человека всю жизнь одеждой и обувью служат те, кого любишь: родители, дети, друзья, любовники и эта добрая старая земля — вы только взгляните на неё, как она обдаёт вас своим тёплым весенним дыханием — всё, что приросло к нам: звери и люди, а подчас это стеснительно. Но я ухожу. Теперь уже скоро.

— Хоть не кичитесь вы перед нами этим, не выказывайте слишком явно вашего удовольствия.

Аннета засмеялась.

— Простите меня, пожалуйста. Но, друг мой, я ведь и вам оставляю долю того же удовольствия. Всё с собой не заберу. Вы тоже уйдёте. Вы уходите. И всё, что мы любим, уходит — даже эта старая добрая земля. Нет, нет, мы не эгоисты! Никаких поблажек! Что одному, то и другому. Полное равенство!

— Демократка!

— Нет! Коммунистка — даже в смерти!

— Одна со всеми.

— Да, одна во всех.

— Но где же вы обретёте тогда освобождение, где совлечёте с себя этот тесный мир?

— В моей реке… Как это удивительно!

(При этих словах Аннета закрыла глаза, и несколько секунд — десять-пятнадцать, не больше — мы сидели молча.)

— Я сейчас погрузилась в прошлое. Я увидела, вижу (господи, как же всё это далеко!) красный пруд среди леса[401]. Я опять окуналась в его золотые воды, опять коснулась ногами тины, опять почувствовала прикосновение жирных водорослей к своим бёдрам… (Нет, вам этого не понять!..) Меня чуть было не засосало, я вырывалась, но, к счастью, открыли плотину. Как это произошло? Не знаю. Конечно, моих сил не хватило бы. Одна бы я не могла. Но плотина открылась, поток мёртвых вод двинулся и помчался дугой, тугою дугой в живые воды, в реку. А река потекла в море. Я была спасена.

— Да, это большое счастье найти своё русло. В сущности, ради этого и живёшь. А что касается всего прочего и цели, так река сама нас туда принесёт. Надо только раствориться в ней. Слиться с потоком живых. И прочь стоячие воды! Лишь то жизнь, что движется. Идущие вперёд — в них жизнь. Даже в смерти поток несёт нас.

Аннета взяла меня за руку.

— Даже в смерти мы будем впереди.

На этом обете мы и расстались. Поднявшись (Аннета извинилась, что не встаёт с шезлонга), я надел ей на ногу упавшую туфлю и попросил:

— Если вы уйдёте первая, завещайте мне их в память нашей беседы.

— Возьмите сейчас, — ответила Аннета.

На лесной тропинке я встретил Жорж и Ваню, спешивших домой. Оба раскраснелись, солнце покрыло их золотистым загаром. Они меня узнали, и я заметил, что им стало стыдно при мысли, что я застал Аннету одну. Жорж, неестественно громко смеясь, неуклюже оправдывалась. Мне не хотелось омрачать их радости. И я сказал:

— Мы прекрасно обошлись без вас!

Когда жизнь идёт к концу, вдруг наступает такой час, когда во внезапном озарении противоположное становится тождеством: и головокружительное движение и полная неподвижность теперь одно и то же. Круг бытия завершён. Но вот соединяются два различных его конца. И змея вечности жалит собственный хвост. Уже не знаешь более, что будущее и что прошлое, ибо нет теперь ни начала, ни конца. Отпущенное тебе время прожито.

Вот наступает такой час, и пора, пора складывать пожитки. И Аннета уже сложила свои, когда промчался юный вестник, прокладывавший ей дорогу.

Утром двадцать шестого июля почтальон вручил Аннете конверт, по которому ползли вверх крупные буквы, начертанные рукой Сильвио. А внутри было всего несколько слов:

«Хвала святой Анне, дабы вознесла она хвалу господу».

Ниже приписано: