Очарованная душа

Итальянская антифашистская газета, выходящая в Париже, опубликовала завещание Сильвио, которое он опустил в почтовый ящик в Ницце за несколько минут до перелёта на «тот берег». Он предвидел, он возвещал о смерти, искал её. Своей жертвой он хотел искупить позор и зажечь пламя в сердцах «народа Мадзини». Он повторил те самые слова (услышав их, Аннета затрепетала), которые она сказала ему. Он говорил ещё и то, чего она не сказала, но и эти слова Аннета признала своими — ведь он прочёл их в её мыслях…

«Почему так бедна героизмом земля, которая была землёю Risorgimento? Потому что она ждёт, чтобы ей показали пример самопожертвования, добровольного самозаклания, ждёт кровавой росы — предвестницы пурпурного рассвета. О, Gioventù, жадная до жизни молодёжь, твой долг отказаться от жизни, отречься от надежд, радостей, горестей, от своего будущего, отдать их во искупление! Освобождает не убийство, а жертва! И бросить тирану в лицо вызов своей смертью, — значит сразить его вернее, нежели нанести удар этому псу, забившемуся от страха в конуру… Восстань, народ! Ты сам не знаешь своей мощи. Даже без боя, просто скрестив руки на груди, ты скажешь: „Нет“ — и тиран падёт…»

Самолёт бросил этот клич над тем самым форумом, где Цицерон заклеймил Антония, а тот убил Цицерона; самолёт исчез в ночи, преследуемый стаей коршунов со стальными крыльями. С тех пор его больше не видели…

Ваня кончил чтение. Ему не терпелось поговорить. Но молчание обеих женщин его смутило. Он начал было фразу. Ему не ответили. Обе думали о своём, и обе застыли в полумраке спальни. Ваня тоже замолчал. Через несколько минут Аннета произнесла, не подымаясь с кровати:

— Идите спать, дети!

Жорж поднялась. И они ушли к себе, так и не зажигая лампы.

Ваня лёг. Жорж заперлась в своей комнате. Жаркая тишина наполнила дом. Леса молчали. И вот в мерцании летней ночи поплыла песнь скрипки. Аннета и Жан слушали затаив дыхание. Сначала песнь продвигалась вперёд неуверенно, останавливалась, прежде чем ответить на какой-то вопрос, ждала, снова шла, снова ждала; потом осмелела, как будто узнавая знакомую дорогу; вернулась к первой фразе и развернула её. В плавных её звуках не чувствовалось грусти; и вскоре мелодия, чёткая до наготы, ритмически покачивающаяся, как ветка, вдруг расцвела вариациями, молодыми, светлыми, смеющимися, точно вишнёвое деревце по весне. Ветерок пробегал по ветвям, и они осыпа́лись дождём трезвучий. Вновь вернулась обнажённой та, первая тема. Её чистый и гордый силуэт напоминал генделевское largo…

Скрипка замолкла. Ваня мирно спал, подложив под щёку ладонь. Жорж разделась в тёмной комнате, тело её пылало, а душа была светла — напряжение разрядилось; она не пыталась понять то, что происходило с ней; скрипка выполнила за неё эту работу: всё разрешилось, всё было хорошо. Она уснула, громко и ровно дыша.

Аннета снова — в который раз! — бодрствовала. Но на этот раз она бодрствовала не напрасно. К ней должен был прийти Гость…

Она думала о своих убиенных сыновьях — о Марке, о Сильвио, — агнцах божьих. Они принесли себя в жертву. Она принесла их в жертву. Напрасно она старалась оправдаться, найти в услужливой памяти доказательство того, что ничего им не говорила, никуда их не посылала, что действовали они помимо неё. Она знала, слишком хорошо знала, что сама породила жертвенный порыв. Под взглядом её глаз, уже прозревших их путь, прежде чем они сами его осознали, эти двое детей, эти две бурные души, чуть ли не против воли, пошли под нож. Не своими ли собственными руками она возложила их на жертвенный алтарь.

«Бог Исаака, ты, который спас его, ты не спас моих детей! Тебе нужны были эти жертвы. Теперь ты доволен?»

Но бог ещё алкал. Она знала это. Знала, что он ждёт следующих… Кого же, кого?

«Всех, кто есть у тебя. Всех твоих».

Напрасно она старалась закрыть глаза — она знала, что этот мальчуган, который спит в соседней комнате весь во власти своих игр и детских грёз, эта взрослая, весёлая и здоровая девушка, потешавшаяся над страстями мира и смешными идеями, — пойдут прямо под выстрелы на поле завтрашнего боя — так же как и та, старшая, русская её дочь, что добровольно вступила в ряды Великой Армии. Все они предназначены принять с восторгом смерть в пламени. И это пламя она, Аннета, в слепоте своей разжигала день за днём. Она, которая хотела согреть сердца тех, кого любила, собрать их вокруг этого пламени, как вокруг очага, она сама подожгла свой дом. Пламя, которое она поддерживала в собственной груди, которое рвалось прямо к небесам, то пламя, что озаряло её, не сжигая, оно-то и разрушило стены и пожаром перекинулось в души других. Её миссия — о чём она даже не подозревала — была нести спокойной рукой факел действия, озарявший мысль, этот факел подхватили другие руки, а ветер отбросил огонь обратно, на её жильё… Очарованная душа и выводок её птенцов, подобно фениксу, были рождены для костра. Так слава же костру, если из их пепла, как из пепла феникса, возродится новое, более достойное человечество!..