Очарованная душа

«Сожги меня вместе с моими сынами! Час настал. Смотри, палач, я кладу шею под нож!..»

И она почувствовала, как в грудь её вошёл нож. Жестокая жгучая боль пронзила сердце, шею; удерживая крик, она обеими руками зажала рану. В самой свирепости этой боли была восторженная радость — радость оттого, что приобщилась она к добровольной жертве своих сыновей. Схватив рукоятку ножа, она погрузила его в рану…

«Вонзайся».

Пока, наконец, не потеряла сознание, сжав зубы, сведённая судорогой.

Ребёнок первый услышал на заре странный шёпот, долетавший из соседней комнаты. Он не сразу понял. Сначала в полудрёме ему почудилось, что вокруг дома бродит раненое животное. Потом он испугался, вскочил с постели, окликнул Жорж. Жорж спала непробудным сном — изголовье её постели стояло прямо у стены, за которой лежала Аннета. Ваня потряс её за плечо. Она отмахнулась, не открывая глаз: уж если Жорж дорывалась до пастбища сновидений, она любила покормиться всласть. Но как только открылась запертая на ключ дверца её чувств, скованных снами, разом вернулось сознание. Она соскочила с постели, ещё не подняв тяжёлых век, и, как слепая, хватаясь за стены, бросилась к кровати, откуда подымался жалобный стон.

Аннета была без сознания, она не сознавала даже, что стонет. Взглянув на её лицо, Жорж испугалась внезапной перемены. Она сразу поняла, каков будет роковой исход битвы. Времени она терять не стала. Тут же был вызван Филипп Виллар, а Ваня побежал на почту отправить телеграмму Асе. Приехавший врач ничего не добавил к тем средствам, к которым уже прибегла опытная Жорж: горячая вода и лёд. Холодные глаза старого борца, привыкшего к рингу и заранее угадывающего все перипетии боя, сразу же определили, что бесполезно зря мучить ту, которая боролась во тьме: партия была проиграна. Он охотнее сократил бы её путь, как сократит свой, когда поймёт, что тоже побеждён. Но когда он в своё время предложил этот выход Аннете, она наотрез отказалась от его дара: она запретила распоряжаться её волей, пока в ней остаётся хоть капля жизни, — пусть даже эта капля будет целым океаном страданий…

«Я не позволяю прерывать сражения. Моё сражение, моё! Оставьте меня одну!»

И он оставил. Его крупная рука с железными пальцами, которые умели быть ласковыми как бархат, нащупала под одеялом уже похолодевшие ноги Аннеты и нежно сжала их:

«Отдохните… Прощайте, Аннета…»

Следующей ночью возле Медона приземлился самолёт. В окна дачки вдруг застучала трепетная птица. Жорж отперла дверь… Ася… Ася мчалась во весь дух. Телеграмма застала её в каком-то скандинавском городе, где она находилась с важным поручением. И тут же Ася вылетела во Францию. Она даже не подумала, что рискует вдвойне: во Франции ей грозил почти неминуемый арест и высылка, а партия не простит ей, что ради каприза или страсти ставится под удар её официальное или полуофициальное положение. Но пусть индивидуализм искренно подчиняет себя дисциплине — ничто не в силах сковать его неожиданные порывы, и никто, даже он сам, не способен их предвидеть. У Аси действие опередило мысль. Только сейчас, сидя у одра умирающей Аннеты, она стала размышлять. Будь что будет! Она сдержала слово…

«Мать, я здесь. Я провожу тебя до поворота…»

Ася обещала то, что сдержать не в силах человеческих. Последний час не терпит спутников.

Аннета брела одна к концу своего пути. Подобно сражающимся богам Илиады, она была скрыта пылающей и дымной завесой. Те, что склонялись над её распростёртым телом, не видели её, они видели лишь стену, за которой шла Аннета. Время от времени густые облака редели, среди клубов дыма образовывался просвет, и в эту щель Аннета видела вещи… Всё вокруг неё стало вещью… Даже голос этого мальчугана, которого она не видела (он был здесь, рядом, около её подушки, ей стоило только повернуть голову, чтобы его увидеть, но она не пыталась)… Даже этот мальчуган не пробуждал в ней никаких чувств… Он есть, он существует. Он — вещь. Просвет в клубах дыма смыкался. Ещё доносятся сквозь него голоса. Как они далеко! Как далеко всё то, что живёт!

Жар костра, пылавшего в ней, изливался вокруг. Все заботы предыдущих дней, всё, что занимало её ум, воплощалось наравне с лихорадочными видениями, а они тут же переводились на язык грёз, творимых воображением, и выстраивались в ряд на сцене… Ей чудилось, что она вернулась в Париж, на свою квартиру. Париж пылал… Глухой шум крови, пробивавшейся по артериям, становился артиллерийскими залпами, трескотнёй ружейной перестрелки. На улицах дрались. И её горло, которому не хватало воздуха, различало въедливый вкус дыма. Он проникал в открытые окна и оседал перед самыми её глазами. Пожар разгорался, полз вверх, лизал стены дома… Аннета не удивилась, когда над ней склонилось Асино лицо. Её присутствие она связала с началом революции. И, конечно же, Ася должна быть здесь. С того расстояния, откуда глядела она, расстояние от Осло до Парижа было ничуть не больше, чем от одной комнаты до соседней. Вся земля лежала теперь в одной плоскости.