Очарованная душа

«Benedica suo figliuol’, o gran Madre!» («О великая Матерь, благослови своего сына»), и в записке — прядка волос.

Действительно, то был день святой Анны. Никто не вспомнил об этом в медонском домике, где давно уже отвыкли чтить святых; но звук итальянского колокола пробудил в памяти далёкий перезвон, несущийся с колоколенки в день именин девочки Аннеты, и образы флорентийских фресок, которыми она любовалась, стоя об руку с Марком. Да и летнее небо, обхватившее своим кольцом Медонский лес, напоминало прозрачной матовостью tondi[402] Перуджино, где на серебристом фоне чётко вырисовываются тонкие и горделивые силуэты молодых деревцев, похожие на юношей. Жорж с Ваней вновь отправились на весь день в экскурсию. Аннета до вечера была одна. Она ласково пропускала сквозь пальцы прядь каштановых волос. Странный дар! Точно клочок руна жертвенного агнца, закланного во храме. Она благословила чело, над которым вился этот локон.

В левой руке и в груди она ощущала тяжесть, которая рождала неясную тревогу. Кто-кто, а она знала, откуда эта боль. Но ей хотелось воспользоваться отсутствием детей и хоть немного навести в доме порядок. При них это не удаётся — начнутся упрёки и советы; особенно возмутится Жорж; Виллар предупредил её, что Аннете нельзя утомляться. Обычно Аннета покорялась. Когда стареешь, даже воркотня молодых, которые любят тебя, приобретает своё очарование. Но ослушаться их, как только представится удобный случай, — в этом тоже, независимо от возраста, есть чисто школьническое удовольствие; ведь так хочется поозорничать немного.

Оставшись без надзора, Аннета доставила себе это удовольствие. Сначала она навела порядок во всех своих ящиках и шкафах, причём чуть ли не десять раз спускалась и поднималась по лестнице, от погреба до чердака, и когда уже порядком устала, решила всё-таки обойти сад; там она осмотрела все посадки; нагнувшись, ласково обтёрла листочки своих любимых цветов, пощупала землю и, обнаружив, что она слишком суха, проделала несколько рейсов между колонкой и безответными страдальцами, которых мучила жажда. Она так усердно трудилась, что почувствовала в сердце боль; пришлось бросить лейку; и, прижав руки к груди, Аннета села прямо на дорожку, усыпанную гравием; дыхание захватывало, боль становилась непереносимой; у неё было такое ощущение, что она вот-вот умрёт; она взглянула на свою мертвенно белую руку, от которой отхлынула кровь, и ей показалось, что сама она тоже отходит. Несмотря на сильную боль, Аннета не жалела о том, что сделала. Она думала:

«Если это конец, так уж лучше здесь…»

Она слышала, как вокруг неё жужжат пчёлы, высоко в небе гудит самолёт… А внутри — непомерно огромное сердце… Оно готово было разорваться. Зажмурив глаза и открыв рот, она вскинула лицо к небу, в ушах всё громче отдавалось гудение самолёта. Должно быть, он пролетел над её головой. Когда она открыла глаза, самолёт уже исчез за лесом; гудение и боль стали тише, капли пота стекали по лбу. Огромным усилием воли она поднялась и пошла к дому. Ей не хотелось, чтобы дети, вернувшись, узнали о её проделке. На пороге дачи она обернулась. Её руки и ноги попрощались с этой доброй землёй.

— Покойной ночи, моя земля! Нет, не прощай… Я ещё вернусь к тебе…

Она легла. Вскоре возвратились Жорж с Ваней. Но ещё не видя их, Аннета, обладавшая чутким слухом, удивилась. Обычно она ещё издали улавливала их весёлые голоса.

Они прошли прямо в её спальню. Они не заметили на её лице следов только что разыгравшейся битвы, не спросили, как она себя чувствует; оба были взволнованы, но молчали. Жорж держала в руке развёрнутую газету. И произнесла резким голосом, стараясь подавить подступавшие к горлу рыдания:

— Он обрушился на Рим с неба!

Аннета переспросила:

— Кто?

(Но, ещё не поняв, она уже знала.)

Ваня, задыхаясь от волнения, крикнул:

— Сильвио!

Она взяла газету; но в полумраке комнаты (Аннета не хотела зажигать свет, боясь, чтобы не заметили, как осунулось её лицо) она с трудом различала слова, — различала достаточно, чтобы угадать в общих чертах безумную эпопею юного Икара, который, проникнув в самое сердце Италии, отважился бросить вызов ненавистному тирану в его собственном логове. Он сумел прорвать линию воздушной обороны врага, пролетел на самолёте над Римом, пачками сбрасывая на порабощённые Senatus Populusque[403] прокламации, призывающие к восстанию и клеймящие диктатора, забившегося, как в нору, в свой укреплённый дворец. Аннета отдала газету Жорж и попросила:

— Прочти!

Жорж протянула газету Ване. Ломким, мальчишеским голосом Ваня, торопясь и упирая на концы фраз, громко глотая набиравшуюся в уголках губ слюну, стал читать. Читал он с ребячески напыщенными интонациями, и сквозь его непритворное волнение пробивалась радость. Жорж молчала, потупив голову, неподвижная, как изваяние. Аннета, чтобы лучше слышать, закрыла глаза… Она слышала гудение самолёта…