Очарованная душа

— Потому что я питаю отвращение ко всякой бессмыслице. А эта война наций была основана на лжи и глупости. Она тащила нас назад, в прошлое. Я жалею миллионы погибших, мне больно за них, и я ими возмущаюсь. Но меня не столько возмущают принесённые ими жертвы, сколько бессмысленность этих жертв. Там, где речь идёт о подлинном спасении человеческого общества и его будущего, там нет вопроса о жертве. «Нет, это не жертва!» Вспомните-ка арию Альцесты[399]. Человек знает, верит, любит и жертвует собой.

— Жертвует другими!

— Неверно. Я просто помогаю другим осознать, ради чего стоит жертвовать собой. Но пусть они будут свободны в своём выборе.

— Они лишатся свободы выбора в тот самый момент, когда вы бросите на чашу весов ваши страсти…

— Мой разум…

— Ну хорошо, пусть разум! Но ведь он — самая слепая из всех страстей.

— Всё — борьба, хотим ли мы того, или нет. Ясная и наиболее чёткая мысль так или иначе не преминет оказать своё действие. Она неизбежно влияет на выбор слабых и неуверенных душ. Тут уж ничего не поделаешь! И хорошо, что это так. Бо́льшая тяжесть и обладает бо́льшим весом, не так ли? Ведь таков закон тяготения.

— Ну, знаете ли, в глубине души вы ещё бесчеловечнее меня. Вы просто камень.

— О, если бы я могла стать камнем, одним из тех, из которых будет построен Град божий.

Аннета помолчала и, печально улыбнувшись, добавила:

— И не забудьте, что это здание я скрепила кровью своего мальчика. Камень кровоточит. Он живой.

Слушая разговоры взрослых, Ваня о чём-то размышлял. Когда доктор Виллар и Жюльен Дави ушли, он приступил к Аннете с расспросами:

— Град божий… Почему ты так сказала? Но ведь, Манни, бога не существует!

(Жорж и Асе это было безразлично.)

И впрямь, почему произнесла Аннета это слово? Она не вкладывала в него смысла, который вкладывали другие. Но как выразить то, что наполняет Ванино сердце, то, что не проходит, как проходит всё на свете, то, что включает в себя всех, кого любишь, — мёртвых ли, живых ли, — и всю твою любовь к ним, нерушимый союз всех существ и, наконец, всё то, что по ту сторону? Аннета улыбнулась.

— Я хотела сказать: «то, что я люблю». А всё остальное пусть будет или не будет, это уж не моё дело.

— Можно любить только то, что есть.

— А раз я люблю, значит это есть.

Ваня наморщил лоб. Но Аннета посоветовала:

— Не утруждай себя… Один верит в то, другой — в другое. Это не имеет большого значения. Слова — они как дорожные столбы, указывающие путь. Их может свалить ветер, дождь может смыть надписи. Единственно, что важно, — это дорога. А при нас наш компас… Пойдём вместе! Один глядит направо, другой налево. Но все идут храбро по одной и той же дороге… Как в песне: «Пойдём гулять в леса». А там волк. Прямо навстречу волку!

Про волка Ваня понимал. И был готов к встрече с ним. Но для него бабушка, так же как и для Жорж, была полна чудес и загадок, точно лесная чаща. Их обоих влекло к Аннете, хотя оба испытывали робость. Бабушка была здесь, совсем рядом (никто на свете не мог быть ближе), и в то же время где-то очень далеко. Иногда прямо сердце к сердцу. Но они не знали хорошенько, о чём она думает. И то, что они думали, она тоже не всегда знала. Тут не было той ежеминутной и равноправной близости, которая существовала между маленьким Жаном и Жорж. Это было меньше — и в то же время бесконечно больше. Два поколения, два различных мира. Я не ошибусь, если скажу, что верующие в наших деревнях примерно так беседуют со своей царицей небесной и мысленно поверяют ей все свои дела: они знают её доброту, верят в неё, её любят. Но что у неё в душе — вот в этом они не разбираются. Много всего в её душе, существовавшей ещё тогда, когда их не было! Они не особенно понимают смысл её улыбки, взгляд её глаз. И не подозревают, что их глаза для неё такая же загадка. Много в них всего, что будет существовать после неё!

Грезя у открытого окна, Аннета видела, как ночь сменяет день, как лето сменяет зиму, как одна пора года сменяет другую. А ей они казались одним-единым годом.

В эти дни мы вновь увиделись с ней — в последний раз; я застал её одну в их домике, притаившемся на опушке Медонского леса. Молодые куда-то упорхнули. Они носились по Парижу и окрестностям. По целым дням их не было дома. Сначала Жорж испытывала угрызения совести; но Аннета успокоила её (а им только это и требовалось!), она убедила Geschwister[400] воспользоваться чудесными весенними днями и объездить на велосипеде Иль-де-Франс или совершить экскурсию пешком, переночевать в попавшейся на пути деревушке, если же погода и местность позволят, то и под открытым небом, а завтра вернуться домой. В домике она осталась одна. И всю ночь прислушивалась к далёкому лаю собак. Покинутой она себя не чувствовала. Мысленно бродила вместе со своими весёлыми пешеходами. Их ноги, руки, их глаза за неё наслаждались жизнью, ими обновлялась уходящая жизнь Аннеты…