Очень храбрый человек

А угроза получить пулю не заставит его бросить Трейси. Это вообще не угроза для человека, который готов совершить кое-что похуже. Выстрел может быть воспринят как милость.

Удар милосердия. Казнь на поле брани. Чтобы положить конец его страданиям.

Бовуар переместился на одну сторону дороги, а Лакост – на другую, дальнюю. Они шаг за шагом продвигались по мягкой обочине туда, где лес встречался с дорогой. Омер несколько раз кидал взгляд в том направлении. Он явно понимал, что делает Бовуар. И его это не волновало.

Дыхание Бовуара выровнялось, но он оставался в напряжении, готовый к быстрым действиям. Хотя, как и Лакост с Гамашем, подозревал, что его скорости будет недостаточно.

Гамашу пришла в голову одна идея.

Дикая. Отчаянная. И вероятно, единственная, которая помешала бы Годену сбросить Трейси с моста в воду.

– Он не убивал вашу дочь.

– Что?

– Трейси. Он не убивал Вивьен.

Слова, будто мягкие пули, вонзились в отца Вивьен. И он остановился.

Бовуар и Лакост переглянулись. Они находились на разных сторонах узкой дороги, а Гамаш стоял между ними и немного впереди.

Они поняли, что он делает. И его уловка, похоже, сработала.

Омер Годен был порядочным человеком. Скорбь и отчаяние чуть не свели его с ума. Но у него не было желания убивать кого-то другого – только того человека, который убил его дочь.

Если бы Гамаш смог убедить его, что Карл Трейси не виновен, по крайней мере не виновен в убийстве…

– Кто? – все, что сумел произнести Омер. Все, что ему нужно было сказать.

Его широко раскрытые глаза остановились на Гамаше.

Арман понятия не имел, что ответить. Хотя знал: это не имеет значения.

Ему нужно было назвать имя. Кого-нибудь. Кого угодно. Одного имени хватило бы.

Что угодно, лишь бы Омер опустил Трейси и отошел от края.

Он уже собирался назвать имя одного из подозреваемых – Полины Вашон, когда у него за спиной раздался голос.

– Это сделала я.

Омер перевел взгляд. А Гамаш, которому очень хотелось повернуться, заставил себя не двигаться.

Да этого и не требовалось. Голос был ему знаком.

– Прости меня, Омер.

Лизетт Клутье шла всего в нескольких шагах позади Гамаша. А теперь шагнула вперед и остановилась рядом с ним.

Бовуар быстро двинулся вперед и остановился, лишь ступив одной ногой на мост, а рукой ухватившись за перила. Он находился всего в нескольких шагах от Омера, еще немного – и он мог бы дотянуться до отчаявшегося отца Вивьен.

Омер смотрел на стоящую посреди дороги Клутье так пристально, что не заметил приближения Бовуара.

Тот замер на месте, опасаясь его спугнуть.

– Лизетт? – прошептал Омер.

– Прости меня, – повторила она со вздохом. – Это произошло случайно. Я не хотела. Просто так случилось.

– Почему ты говоришь это? – спросил он.

– Потому что это правда. Я была ее крестной. Обещала присматривать за ней. Ты рассказал мне про Карла, про побои. Ей нужна была поддержка. Нужны были деньги, чтобы уехать. Я чувствовала себя ужасно оттого, что не сделала больше, не сделала ничего, чтобы помочь ей. Я обещала Кати… обещала тебе.

– Стойте, – прошептал Гамаш, когда Лизетт сделала еще один шаг к Омеру.

– Я накопила немного денег. Позвонила ей неделю назад. Сказала, что хочу отдать ей эти деньги. Она сказала, ей нужно время, чтобы привести дела в порядок, и предложила встретиться здесь вечером в субботу. Она убежала из дома, когда ее муж напился и вырубился.

Омер не отводил от нее глаз. Он был сбит с толку, и Гамаш не мог понять, сколько из сказанного доходит до него. Краем глаза он видел, что Бовуар стоит в одном шаге от Омера.

Туман, поднимавшийся от реки Белла-Белла, растаял в лучах утреннего солнца.

Теперь они могли видеть ясно. Наконец-то.

– Я приехала сюда первой. Отпечатки обуви – это мои следы. Вивьен приехала и вышла из машины. На плече у нее висела сумка. Я уже хотела отдать ей деньги, когда она сказала, что беременна. Девочкой. Дочерью.

Лизетт опустила глаза.

Никто не шевелился. Никто не дышал.

Они добрались. До самого конца.

Лизетт пробормотала что-то, и Омер выкрикнул:

– Что ты сказала? Я не слышу. Что ты говоришь?

– Она с такой радостью сообщила мне о своей беременности. О ребенке. Не знаю, что на меня нашло, Омер. – Лизетт подняла глаза и повысила голос. – Я сказала ей что-то, чего не следовало говорить. Сказала, я надеюсь, что ее дочь будет добрее к ней, чем она была к своей матери.

Наступила тишина, слышно было только журчание реки.

– Она стояла приблизительно там, где сейчас ты, – вновь заговорила Лизетт. – Мои слова расстроили ее. Она стала кричать мне, что я ничего не знала. Все, что… все, что накопилось, стало вырываться наружу из нас обеих. Она кричала, что во всем виновата ее мать и как я смею… – Ее пробрала дрожь, и она перевела дыхание. – Я тоже накричала на нее. Защищала Кати, хотя и знала, знала, что Вив права. О господи.

Все замерли на своих местах. Немая сцена. В ожидании остального.

– Она бросилась на меня, и я ее оттолкнула. И…

И.

Омер, вероятно потрясенный услышанным, ослабил хватку.

И Карл Трейси, пришедший в себя, замолотил руками по воздуху, падая на землю.

Он дрыгал ногами и дергался.