Очень мелкий бес

Но вечер уже требовал ударной концовки, поэтому домой Борис не вернулся. Он поехал к скульптору Лешке Баратову, у которого застал играющую в преферанс компанию художников, но оказался пятым лишним и долго не задержался. От Баратова он подался пешком к своей старой подруге Валентине и по дороге заглянул на вокзал выпить пива; киоски на привокзальной площади оказались все как один закрыты, он прошел в вокзальный буфет и у стойки — слово за слово — ввязался в тяжелый спор об импрессионизме с каким-то потертым человеком, одетым, несмотря на майскую теплынь, в пальто и шапку-пирожок. На третьей кружке они сошлись на том, что Мане и Моне — это класс, а постимпрессионисты — говно, и Бунчуков в знак согласия купил бутылку «Столичной». После распития «Столичной» он почему-то опять оказался возле дома Баратова и, само собой, — коли уж оказался — поднялся в мастерскую. Игра здесь была в разгаре, ставили по крупной, и на Бунчукова никто не обратил внимания, но он напомнил о себе, бесцеремонно смешав карты на столе. Его чуть не поколотили (и поколотили бы, если бы не Лешка Баратов), но потом конфликт понемногу угас, и мастера культуры, отложив недобитую пулю, приступили к потреблению горячительных напитков. Потом всей компанией нанесли визит жене Баратова, спящей в квартире этажом ниже, и преподнесли ей стоявшую на лестнице деревянную кадку с пыльным фикусом. Лешка тут же подвергся разнообразным репрессиям, а остальные с шумом высыпали на улицу и направились к вокзалу. Здесь они выпили пива, дождались открытия метро и расстались, причем Бунчуков сделал перерыв — пиво не пил, а забился между стеной и столиком и подремал, как лошадь, на ногах.

С вокзала он отправился-таки к Валентине, предварительно позвонив и в ответ на упрек: «Что ты так рано, я еще сплю...» — сказав: «Вот и отлично! Не вставай, я сейчас подъеду!» Эти содержащие недвусмысленный намек слова были пустой бравадой; войдя к Валентине, Бунчуков сел на стул в прихожей и просидел, не поднимая головы, целый час. Потом он навострил лыжи дальше, но Валентина его не пустила и силком накормила завтраком. Он размяк и позволил завести себя под душ. Из ванной он перебрался в постель Валентины и, возможно, пробыл бы там до вечера, но ей нужно было идти на работу.

Оставаться в одиночестве Бунчуков не пожелал и зачем-то снова отправился к Баратову, пробрался в мастерскую, но встретил там Лешкину мегеру-жену. Дискуссия с ней сильно утомила Бунчукова, он компенсировал усталость пивом у ближайшего киоска и направил стопы к детскому писателю Сыломатову. Он застал Сыломатова в дверях — тот спешил в «Афродиту» поглядеть сигнальный экземпляр своей новой книжки; решено было ехать вместе, чтобы потом эту книжку обмыть. Но сигнальный экземпляр еще не подвезли, и Сыломатова попросили подождать. Они обосновались в креслах, и Бунчуков сразу заклевал носом. Разбудило его появление в «Афродите» Сергея Тарабакина, персонажа многих историй, реальных и выдуманных, рассказывать которые были столь горазды Каляев и сам Бунчуков. Узнав Тарабакина, Борис приветливо улыбнулся и от избытка чувств обозвал его дураком.

Разгоревшийся скандал погасил владелец «Афродиты» Чепанов-Самолетов лично. В знак примирения Бунчуков, Чепанов-Самолетов и присоединившийся к ним Сыломатов распили за счет издательства бутылку «Привета» (Тарабакин не пил, потому что был озабочен вызволением машины из канализационного люка). После этого Бунчуков забыл о книжке Сыломатова, оставил «Афродиту» и — переезд выпал у него из памяти  оказался  за  столиком  летнего  кафе  рядом  со  своим  домом.  Здесь  он  взял кофе с коньяком, но выпил только коньяк и опять смежил очи.

К действительности его вернула тетка, вытиравшая столик грязной тряпкой. Бунчуков выпил еще пятьдесят граммов коньяка и, узнав родные места, двинулся домой. Правда, он не стал заходить в подъезд, а обошел дом и прикорнул на заросшей черемухой скамейке, где благополучно проспал два часа — все то время, пока его дожидались Вадим, Виташа и Зоя.

Записка Портулака привела Бунчукова в тяжелое недоумение. Он не помнил, по­чему связал воедино рассказ Каляева об Игоряинове, сообщение Виташи о Попове и панический звонок жены Максимова.

— Ну ты, старик, даешь! — сказал ему вчера Панургов. — Из того, что ты набрехал, может получиться хороший сериал. На каждого члена клуба по серии. И в конце каждой серии, чего бы там по ходу ни случалось, как роковая неотвратимость — засыхающая пена. Сюжетец продашь?

—  Бери даром, — ответил Бунчуков, переключился на что-то другое и больше об этом сюжетце не вспоминал.

И вот теперь Вадим освежил его память. Было бы враньем сказать, что, прочитав записку, Бунчуков сильно встревожился. Главное, что он понял, — у Кирбятьевой собирается народ и ему следует немедля туда отправиться. На этой мысли его застал звонок Людочки.

— Здравствуйте, я Люда, — представилась Людочка.

— Люда? — переспросил Бунчуков и вспомнил, что Люда — это официантка в столовой пансионата, куда он зимой ездил на выходные с Панурговым. — Ты что, при­ехала?