Очень мелкий бес

— Я был тогда еще юн и не обстрелян. Я имею в виду — не обстрелян стрелами Амура, — начал Каляев, не представляя, что скажет дальше. — Любовь, как убийца, выскочила из-за угла и разом поразила меня. — Краем глаза он проследил, как Муся примет перевранную цитату из «Мастера и Маргариты», но лицо русской Агаты Кристи по непроницаемости соперничало со сфинксом. «Ну что ж, Дрюша, вперед!» — мысленно приободрил себя Каляев. — Мы жили с ней по соседству, встречались просто так — ну, ходили в кино, в парк, на вернисажи, на презентации. А потом любовь проснулась в сердце, я сам не знаю как. Это было как обвал, как лавина, как цунами! Цунами любви захватило и потащило меня... — Каляев еще не знал, что будет говорить, но уже ухватил нерв своего будущего рассказа. — Я прямо-таки обезумел! Ка­кие цветы я ей дарил, какие слова я ей говорил! А какие поступки я совершал! Я забирался по водосточной трубе на пятый этаж и бросал ей в окно французские духи. А однажды я спустился к ней на балкон по веревке с крыши, и ее домашние приняли меня за квартирного вора. После того, как недоразумение разрешилось, я решил, что настал мой час, и сделал Розалии предложение — да, ее звали Розалией! («Что за имя!» — подумал Каляев.) Но она посмотрела на меня сверху вниз и сказала, что даст согласие, когда я увеличу свой рост. Да, Муся, да! Любовь зла! Я был на двадцать сантиметров ниже моей любимой. Что оставалось делать? Я написал письмо в Курган знамени­тому профессору Илизарову с просьбой о срочной операции по удлинению конечностей и был столь красноречив, что он согласился прооперировать меня вне очереди, в выходной день. В ноги мне вживили спицы знаменитых илизаровских аппаратов, и я стал расти не по дням, а по часам. Через четыре месяца мучений я прибыл домой высокий и стройный. Я вырос на двадцать пять... нет, даже на тридцать сантиметров. Все старые брюки оказались мне коротки, и прохожие, когда я шел в магазин готового платья, чтобы купить новый костюм и в нем предстать перед Розалией,шарахались от меня. Я купил костюм и впервые пришел к своей любимой не как тать — по трубе или с крыши, а через дверь, как все люди. Лучше бы я этого не делал, лучше бы я умер, когда мне в большие, а также в малые берцовые кости вживляли проклятые спицы. Дверь открылась, и я услышал... О, Муся, я услышал, как кричали «Горько!» Да, Муся, да! Пока я ходил по Кургану, сверкая никелем илизаровских аппаратов, Розалия полюбила другого. Это был негр, белозубый сын вождя зулусского племени. Я сдержанно поздравил молодых, выпил за их здоровье бокал шампанского и не по­мню, как оказался на улице. Жизнь мне была немила, и я приготовился свести с ней счеты, но случайная встреча в метро придала иное направление моим мыслям. У одного священника эскалатор зажевал рясу, и я помог ему освободиться. Это был настоятель монастыря, направлявшийся к своей пастве. Я поднес ему чемодан до вокзала и по дороге рассказал о своей любви. Когда мы вышли на перрон, я вдруг решил — монастырь, вот в чем мое спасение. На это отец Варсонофий — так звали настоятеля — сказал: «Что ж, попробуй. Приезжай ко мне, поживи месяц-другой в темной келье на хлебе и воде и, если поймешь после этого, что мирская жизнь отпускает тебя, примешь постриг из моих рук». Я вернулся домой, собрал вещи и распрощался с родителями. Этим же вечером я сел на электричку и отбыл к Варсонофию. Два месяца провел я в келье, специально оборудованной для меня в подвале монастыря, постясь и молясь неустанно, и всякий раз перед сном ко мне приходил Варсонофий и спрашивал, твердо ли мое решение стать монахом. «Твердо», — отвечал я. И однажды, услышав мой неизменный ответ, Варсонофий сказал: «Благодари Господа, сын мой. Завтра исполнится твое желание. Ты станешь полноценным членом монашеской братии». Сердце мое возликовало, я так и не заснул в эту ночь. Наутро двери подвала распахнулись, и я вышел на монастырский двор, освещенный ярким летним солнцем. Мне предстояло пересечь его, прежде чем окончательно уйти из мирской жизни. Птицы пели, кузнечики стрекотали, и всюду, по всему двору, — ромашки, ромашки, ромашки... Словно молния ударила в меня — да, словно молния! Я понял, что люблю жизнь и не смогу никогда от всего этого отказаться. Этот ромашковый двор до сих пор стоит у меня перед глазами... Еле перебирая ногами, потому что строгий пост обессилил меня, я побежал к воротам. Никто не пытался меня задержать, и заключительное мое монастырское впечатление — это лик отца Варсонофия, с мудрой улыбкой следившего за мной из окна. С того дня я зажил с чистого листа. А Розалия уехала в Зимбабве, однако власть в племени переменилась, и папа негра перестал быть вождем. Негр с горя запил и продал Розалию за ящик виски в другое племя. После этого следы ее затерялись. Такие дела, Муся, — закончил Каляев полный патетики рассказ. — По­ слушайте, кажется, у вас в холодильнике есть сухое молдавское?..

12