Очень мелкий бес

«Кровь лилась рекой на подступах к несгибаемой любимой Москве. Праведный меч опустился на шею фашистской гидры, завязшей в русских непроходимых снегах. А в нашей в/ч Икс шла размеренная, схожая с гражданской жизнь. Мешало отсутствие женщин (мы были молодые здоровые мужчины, и в нас играли соки!), но ежедневные занятия по двенадцать часов в день помогали бороться с этой естественной потребностью человеческого организма.

После подъема был завтрак: обычно каша, перловая или пшенная, и чай с маслом и сахаром, иногда с повидлом. Затем мы приступали к занятиям. Ведущими предмета­ми были четыре: 1) политучеба, 2) обращение с оружием и взрывчаткой, 3) немецкий язык, 4) правила хорошего тона. Последний предмет был особенно непонятен и труден: нас учили правильно сидеть за столом, основам искусств, а также бальным танцам. Но еще труднее было постоянно подвергаться медицинским обследованиям. Каждый день у нас брали кровь и другие анализы, и мы терялись в догадках, зачем это делается и почему.

Крепче всего подружился я в в/ч Икс с тов. Бескаравайных, который являлся старшим нашей группы, и Савелием Крыльевым, который, как и я, служил в кавалерии. Савелий часто с нежностью вспоминал свою кобылу Мадеру, которая была убита у озера Хасан японскими камикадзе и самураями. В хороших отношениях я находился также с Василием Бритиковым, Василием Плюгиным, Митей Шубнюком, Нугзаром Габидзашвили и обоими Ивановыми (к сожалению, не помню, как их обоих звали). Это были ребята деревенские, простые, как сама земля. В целом добрые дружеские отношения установились с Георгием Меерсоном и Травкиным. Лишь с Иваном Сусло, который и от прочих товарищей держался особняком, с первых дней у нас были трения. Но на учебу они не влияли, и даже Сусло, умевший играть на пианино, показывал мне гаммы.

Мы были разделены на две группы, но к новогодним праздникам, когда наша доблестная армия уже победоносно погнала фашистов от выстоявшей героической Москвы, нас слили в одну. К тому времени оба Иванова, Шубнюк и Бритиков были отсеяны за неуды по немецкому языку, а Травкин утонул в полынье. Отчислили и Меерсона — за что, не знаю.

Постепенно все большее внимание уделялось медицине, и часто с нами беседовали товарищи из госбезопасности. И вот настал день, когда перед нами приоткрылась причина нашего пребывания в в/ч Икс. Приехало много человек в штатском, и среди них Колотовцев Георгий Борисович, которого все уважительно называли профессором, хотя он и был из них самый молодой. Человек в гимнастерке без знаков различия (позже я узнал, что это один из руководителей госбезопасности, далее я буду называть его товарищем Васильевым) побеседовал с каждым в отдельности, а затем нам объявили о высокой чести выполнить особое задание Родины. Тогда же в нашу группу влили двух женщин — Маню Соколову и Ульяну Ржавую. Оказывается, здесь же, в Энске, в в/ч Игрек, такую же подготовку проходила женская группа.

Приехавшее руководство провело совещание, после чего занятия музыкой и танца­ми были прекращены. Тов. Бескаравайных, который испытывал ко мне повышенную симпатию, сообщил мне, что, по его сведениям, это связано с изменившимися задача­ми. Вскоре к занятиям прибавилось парашютное дело. В марте нас разделили на две группы. 8 марта, в Международный день солидарности женщин всей Земли, нашу четверку в составе тов. Бескаравайных, Габидзашвили, радистки Мани Соколовой и меня посадили в самолет и забросили в немецкий тыл для проведения диверсий. Мы дума­ли, что это и есть наше ключевое задание, но после того, как под откос был пущен эшелон с бронетехникой (лично тов. Бескаравайных и мною), нас срочно отозвали назад. Мы перешли линию фронта и уже в Энске узнали, что другой четверке не повезло. Их по ошибке сбросили на охраняемый немцами объект, и так погибли мой друг Савелий Крыльев, в сердце оставшийся кавалеристом, и радистка Ульяна Ржавая, а Иван Сусло пропал без вести. Спастись удалось Василию Плюгину, который сумел перейти линию фронта и вернуться к своим, по дороге нанося врагу урон в живой силе и технике. Василия Плюгина доставили в Энск позже нас.

Нам дали три дня отдыха и лишь после этого сообщили, что заброска наша была проверкой, которую мы прошли с честью. Вечером следующего дня мы получили приказ отбыть в Москву. Нам выдали сухой паек (тушенку и галеты) и отвезли на Энский аэродром. Погода была нелетная, и паек мы съели еще до вылета в столицу. Бдитель­ на была столица военной поры...*

Тарабакин засек шевеление на тротуаре и оторвался от рукописи. Но это была всего лишь бродячая собака. В зеркале он увидел, как она подбежала к заднему коле­су, понюхала его и задрала лапу. Надо было что-то предпринимать. Даже нервы Тарабакина, крепкие, как канаты, на которых Юе предстояло отдаться Белому Друиду, не выдерживали бесплодного ожидания. Он отложил бородавинскую папку, запер машину и зашагал в сторону «Афродиты».