Очень мелкий бес

Видимо, у тетки была мания величия, и она ощущала себя если не Пушкиным, то, по крайней мере, Ахматовой, потому что, произнеся эту тираду, слизнула шваброй тянущуюся за Мухиным чайную дорожку и пошла дальше. А Мухин поднял к глазам авоську, увидел, что чай высыпался, и почему-то сделал из этого вывод, что жизнь безнадежно испорчена. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он взмахнул рука­ми, чуть не сбил на пол бородавинскими мемуарами ударника с его тарелками и, шатаясь, потащился туда, откуда пришел. Куда, зачем?..

(Вот так и Русь — то в одну сторону, шатаясь, тащится, то в другую, тоже шатаясь. Куда, зачем — дай ответ!.. Не дает ответа... Или не может дать...)

Через полчаса Мухин обнаружил себя полулежащим на жесткой скамье. Он поднялся, куда-то снова пошел, был занесен толпой в вагон, проехал какие-то станции и снова оказался на перроне, миновал турникеты и опять угодил в переход. Но это был уже другой переход, потому что вместо слепого певца, инструментального ансамбля и старичка со скрипкой здесь играл на саксофоне юноша в бейсболке, пели дуэтом псалмы возле картонного ящика с надписью «На храм» две монашки и наяривал на ложках безногий инвалид. Самое же страшное отличие заключалось в стоящей рядом с инвалидом старушке, одетой в плюшевый малахай, у которой руки были продеты в чесночные гирлянды. Старушка пританцовывала в такт ложкам и выкрикивала:

— А кому чесночок ядреный! Против гриппа и прочих заболеваниев!

Сделав по инерции пару шагов в направлении гирлянд, Мухин развернулся и, загребая ногами, побежал назад — точнее, ему мнилось, что он бежит, а на самом деле он едва отрывал ботинки от пола. Навстречу ему как раз хлынули люди из подошедшего поезда и закрутили, завертели его. Поток прижал Мухина к стене, и он стал пробиваться подальше от чесночных гирлянд, цепляя авоськой за ноги прохожих и расталкивая продавцов, нищих и гадалок, пока не налетел на стенд с очками и не свалил его...

— И-эс-эс! — закричал он вцепившейся в него девушке-продавцу.

— И-эс-эс! — доказывал он волокущим его под мышки милиционерам.

—  И-эс-эс! — сказал он уже вполне спокойно бомжу, рядом с которым оказался в

камере временного содержания.

— Пусть будет и-эс-эс, — согласился бомж. — Но ты, брат, все равно того... не шебаршись. А то отправят в психушку, вкатят тебе за этот самый и-эс-эс аминазина с галоперидолом, и тогда станет совсем хреново!..

Сергею Тарабакину в этот день тоже сильно не повезло. До «Афродиты» оставалось рукой подать, когда он спрямил путь и на незнакомой улице въехал в открытый канализационный люк. За несколько секунд до этого ему пришел в голову очередной сюжет из балландрийской жизни. Взор Тарабакина затуманился: Юя и Б’Эггрз возник­ли перед ним, как живые, а когда их лики растаяли, было уже поздно: машина сотряслась в железных конвульсиях, и мастер фэнтезийной эротики больно ударился античным торсом о руль.

Тарабакин обследовал машину и печально покачал головой. Одному, без помощи, здесь было не справиться, но помощь не спешила появиться. Вдоль пустынной, на­ сколько хватало глаз, улицы тянулись высокие заборы с закрытыми наглухо ворота­ми. Суровый пейзаж разноображивали только стоявшие там и сям мусорные баки, похожие на цилиндры уэллсовских марсиан. Тарабакин забрался в машину и в ожида­нии какой-нибудь оказии задумался о балландрийских делах. Сюжет нового романа «В недрах Балландры» выстраивался крутой. Победив колдуна Гаруна, великан Б’Эггрз и фея Юя спускались в многокилометровые подземелья планеты, кишащие мудрыми, но коварными друидами и прекрасными, но тоже коварными дриадами. Очарованный дриадами Б’Эггрз удалился с ними в Грот Наслаждений, а друиды выкрали пре­красную Юю, и самый страшный из них, вождь балландрийской нечисти Белый Друид бросил фею животом на покрытый парчой трон, а сам, роняя с клыков вязкие слюни, расположился позади нее и обнажил свой нефритовый столп...

«Нет, на троне, кажется, уже было, во дворце Гаруна...» — с досадой подумал Тарабакин, остановил бег творческой мысли и потянулся к папке с «Титановым львом». Он взыскательно следил за тем, чтобы в балландрийской эпопее не случались повторы. «Эх, точно было!» — вспомнил он наверняка, огорчаясь необходимости расстаться с готовым эпизодом, и — все-таки надеясь, что память подвела, — взялся за неподатливые тесемки. «В конце концов, пусть не на троне, а на... на столе или на канате. Да, на канате! На двух канатах! Они будут-раскачиваться каждый на своем канате! Этого не было!» — обрадовался он находке. Тесемки, впрочем, были уже распутаны.

«Пятьдесят лет минуло с того огневого времени, о котором пойдет мой рассказ», — выхватили глаза Тарабакина первую фразу. «Титанового льва» в папке как не бывало. Тарабакин перевернул несколько листков странной рукописи и, задержавшись на абзаце, который начинался словами «Кровь лилась рекой», стал читать: