Когда президентский кабинет был вычищен и ушли «девочки» — все та же Вера Павловна и бойкая старушка Марина Кузьминична из бухгалтерии, — Людочка заперлась, вынула из урны «Пиршество страсти» и изучила титульный лист и страницу с выходными данными, где фигурировала фамилия Каляева. Ничего особенного там не было, но Людочка, будто хотела увидеть что-то между строк, вертела книжку так и этак, пока у нее не зарябило в глазах. Спрятав «Пиршество страсти» в ящик, она не успокоилась и, стащив с полки тяжелый том Энциклопедического словаря, нашла там между словами «калимагнезия» и «калина» сведения об индонезийском острове Калимантан, омываемом морями Южно-Китайским, Сулу, Сулавеси, Яванским, а также проливами Макасарским и Каримата.
2
Выйдя из «Прозы», Каляев пересек трамвайную линию, перелез через невысокий заборчик и оказался на широкой аллее, огибающей пруд. Здесь купил чебурек и сжевал его всухомятку. Половина чебурека досталась уткам, которые обступили скамейку с Каляевым и нагло хватали его за брюки желтыми клювами, похожими на стоптанные подошвы. Съев чебурек, Каляев вытер руки синим с бордовой полоской платком, на котором затейливо переплетались желтые буквы «А» и «К», и поплелся к метро. Дела впереди не сулили ничего путного, но увильнуть от них было нельзя. Каляев думал с тоской, что раз уж день начался так бестолково, то и продолжится, конечно, ничуть не лучше. И это, как мы скоро увидим, была пророческая мысль.Прежде всего ему надо было забежать в «Эдем» и попытаться получить хотя бы часть денег за вышеупомянутые «Пиршество страсти» и «Поцелуй длиною в жизнь», а также остаток гонорара за вышедшую в прошлом году еще одну книжку — «Страсть на склонах Фудзиямы». Против устоявшегося мнения, платили за эти сочинения плохо. Хозяин «Эдема» по фамилии Андропкин издательским делом занимался как бы между прочим; основной его бизнес заключался в купле-продаже. Каляев бы и фамилию его не запомнил, если бы время от времени ему не попадались торгующие всякой всячиной киоски с вывеской «Андропкинъ». Всем же в «Эдеме» заправлял Гришка Конотопов, однокурсник Каляева и дальний родственник Андропкина, бывший, как он сам о себе говорил, спившимся интеллигентом во втором поколении.
Именно Конотопов подбил Каляева к сочинению любовных романов. Как-то Каляев, не сумев пристроить ни с того ни с сего сочиненный детский рассказ в «Невероятные чудеса», решил, не откладывая, отнести его в «Юную смену» и специально проложил пешеходный маршрут между «Чудесами» и «Сменой» так, чтобы не миновать пивного ларька. Кружка при ларьке была одна — прикованная цепью к прилавку, и очередь стояла громадная, но он сразу не ушел, а потом, когда потерял минут двадцать, уходить стало жалко. Когда он уже почти добрался до цели, в ухо ему горячо зашептали:
— Скажешь, что мы вместе подошли.
Каляев обернулся и с трудом узнал Конотопова, располневшего и обрюзгшего за те два года, что они не виделись.
— Здорово, дружище, — прошептал Конотопов, оглядываясь на очередь. — Ты — как? Чем живешь-поживаешь?
— Так себе... Верчусь помаленьку, сочиняю кое-что.
— Как же, читал в «Полюсе», очень недурственно, — пролил Конотопов бальзам на авторское самолюбие, — хотя и заумно. Платят-то там как?
— На баварское, как видишь, не хватает.
— Не только у тебя, — печально сказал Конотопов. — Но есть идея!
— Какая идея? — бездумно спросил Каляев, хотя делать этого в принципе не следовало, — Конотопов слыл человеком необязательным, и не только слыл, но и был таковым.
— Пока не скажу, — загадочно улыбнулся Конотопов. — Но в случае чего я тебя не забуду.
Когда они достигли прилавка, Конотопов первым схватил кружку, осушил ее в секунду и исчез. Каляев тотчас забыл о нем. Выпив пива, он добрался в конце концов до «Юной смены», но попал к завершению рабочего дня и в отделе прозы застал какую-то незнакомую девицу, которая заговорила с ним так, будто он пришел с улицы, а не публиковался уже дважды в «Смене» с рассказом и даже повестью. Каляев разозлился, потому что надеялся, что в «Смене» рассказ уж точно возьмут и непременно сегодня, и наговорил девице разных гадостей, а потом, разошедшись, надерзил неожиданно появившемуся главному редактору — в общем, сделал не совсем то, что нужно. Рассказ после этого, разумеется, остался при нем. Домой Каляев прибыл крайне не довольный собой, потому что решительно не представлял, где добыть денег; год назад он ушел на вольные хлеба, но скоро обнаружил, что вольные хлеба и хлеб насущный — это две большие разницы.