Очень странная история

— Пусть девять. Вы всегда появлялись с хорошими дарами для монастыря и никогда ничего не просили за это. Я думаю, вы знали, что наш монастырь не приветствует Ланкастеров и римских пап, что наши интересы ближе к герцогам Йоркским и авиньонским папам⁵⁰. Вы приносили золото, а я платила тем, что молчала, а при необходимости вы могли бы рассчитывать на помощь в стенах монастыря. И вы об этом тоже знали. Когда три недели назад я услышала про заварушку в Кенте и Лондоне с Джеком Кэдом⁵¹, сразу поняла, без моих мальчиков не обошлось. Непростые вы, ребята-разбойнички. Не зря в прошлом году в Ноттингем⁵² по ваши души посадили шерифа, и теперь весь Йоркшир регулярно прочёсывают с собаками. А когда ваши парни привезли простреленного арбалетным болтом Робина, я поняла, что была права: вы таки влезли в разборки Ланкастеров с Йорками. Бедный Робин был слишком слаб — хоть и хорохорился, даже когда его на руках принесли сюда, — и, если бы не острая необходимость, не явная опасность, ваши парни не стали бы тащить израненного атамана сто восемьдесят миль. Спрятали бы где-нибудь поближе к Лондону. Но вы правильно поступили, доверив Робина нашему уходу, и нет в том нашей вины, что не смогли уберечь его… Бог свидетель! — Мать Елизавета поднялась и перекрестилась на распятие на стене. — Мы постарались сделать всё, что в наших силах… Но болт задел кость — загноилось… Но, сын мой, вы ведь должны были понимать, что, оказывая помощь Робину, мы обязательно его разденем?

При этих словах Джон перестал жевать, судорожно сглотнул и внимательно посмотрел в глаза матери-настоятельницы.

— Ну что ты смотришь, Малыш Джон? Ты ведь понимал, что так будет. И всё равно отправил сюда Робина. Спасибо за доверие. Теперь вопрос: кто кроме тебя, а сейчас меня и ещё пары сестёр, знает, что Робин — женщина? А, Джон? Или как тебя правильно называть? За своё молчание я хочу правду, и могу заверить, что ни одна живая душа ничего не узнает. До поры до времени…

— Зачем вам, матушка Елизавета? — Джон расслабился, отведя взгляд, и взял себе ещё кусок сыра.

— Мы живём в монастыре, и хоть постоянно молимся: о здравии всех христиан; о том, чтобы миновала чума народ наш; о скорейшем окончании этой бестолковой войны, которая вот уже сто лет никому не даёт покоя ни здесь, на Острове, ни на континенте⁵³ — живём мы скучно. Поэтому у меня полное собрание баллад о Робине Гуде. Кстати, кто их у вас сочиняет? Всегда хотела с ним познакомиться. Только не ври, что народ! Народ так не умеет. Ты расскажешь мне, Джон, — о себе и Робине? Начнём с простого вопроса — как твоё настоящее имя?

Джон вытер руки о льняные шоссы, взял бокал, залпом выпил, провел ладонью по бороде и, вздохнув, сказал:

— Жан де Новеломон.

— Вот как! Француз. Ещё и «де». Дворянин, значит. Попахивает шпионами.

— Не шпионами, мать Елизавета, диверсантами.

Жан (теперь будем его называть так) налил себе ещё вина, посмотрел в бокал и снова залпом выпил.

— Э… Не напиваемся… Я понимаю вашу скорбь, де Новеломон. И ситуацию понимаю. Но всё-таки хочу, чтобы вы были трезвы и рассказали историю до конца.

— Хорошо! Расскажу. Она всё равно настолько нереальна, что передай вы её хоть кому-нибудь — вряд ли поверят…

О себе рассказывать особо нечего, де Новеломоны — обедневший дворянский род. Обедневший настолько, что я уже не мог считаться полноценным рыцарем и поэтому подался в сквайры к Роберу де Бодрикуру, капитану города Вокулёра⁵⁴. Сразу скажу, де Бодрикур — капитан не простой, далеко не простой… Он был близко знаком с обоими Карлами: и с Дофином⁵⁵, и с Орлеаном. И вообще он был достаточно известное лицо в партии арманьяков. Слышали о такой, мать Елизавета?

— Да, конечно, партия, которая боролась с бургундами за независимость Франции, сын мой.

— Вот-вот! Независимость Франции… А тогда, в 1429-м, ситуация с независимостью была совсем никудышная. Карл Безумный, король Франции⁵⁶, помер, как известно, в 22-м… И, как, может быть, помните, в обход своего сынка, Карла Дофина, по завещанию посадил на престол этого английского щенка Генриха Ланкастера⁵⁷, одного года отроду. Многим было всё равно — какой там, в Париже, король. Француз ли, англичанин ли — всё одно: все они родственники сто раз подряд. А тут ещё английских вояк понаехало в Нормандию, Бретань и в сам Париж, как собак нерезаных, простите меня, мать Елизавета.

Но нашлись и те, кому было не всё равно, кто у нас король! В первую очередь — герцоги Орлеанские. Не всё равно было и Дофину. Никто, конечно, толком не знал, чиста ли кровь Карла (Дофина) — батюшка король чудил белым светом так, что временами не узнавал своих, от такого муженька сбежишь, не глядя, хоть к кому… Но всё это были лишь слухи. Официально Дофин являлся сыном Короля и значит, французская корона по праву принадлежала ему!

Жан отломил кусок хлеба, положил на него сыр, сунул в рот и принялся задумчиво жевать.