Очередь

Глинчик долго медлил с ответом. В первую очередь он старался не упустить время, пока учетчик позировал. То зорко и цепко поглядывая учетчику в лицо, то хищно наклоняясь к рисунку, юноша сочувственно и в то же время несколько рассеянно заговорил: «Поверьте, в документе, который вам дали на подпись, нет и не может быть никаких подвохов, потому что еще до его появления на свет вы сами избавили авторитетов от необходимости отстаивать на переговорах интересы очереди. Вы сами все за них сделали, выдвинув сказочно легкие требования. Теперь сделанного не воротишь, ведь тут не детская игра понарошку, когда можно брать ходы назад. А раз ничего поправить нельзя, Богомолец не видит смысла с вами разговаривать. Когда мы с Богомольцем несем отчеты своим авторитетам, мы довольно долго идем вместе, нам по пути. Вчера он всю дорогу горько жаловался, как настойчиво и прозрачно намекал вам в бане, что авторитеты не монолит, что можно и нужно вбивать клинья в противоречия между ними. Вы могли тянуть время, темнить, блефовать, могли попытаться внезапным натиском добиться опасного перевеса, а затем по чуть-чуть сдавать завоеванные позиции, назначая цену каждой уступке. Откровенно говоря, не одному Богомольцу, всем гонцам хотелось разогнать скуку очередестояния, посмотреть, как авторитеты будут выкручиваться, многого ли смогут от вас добиться. Мы, гонцы, обслуживаем переговоры, но ничего не решаем. Наши мнения авторитетам настолько безразличны, что никому из нас в голову не придет их высказывать. Богомолец особенно ревниво предвкушал переговорную борьбу: он приходил к вам в музей вестником очереди, а это более почетная и ответственная должность, чем гонец одного авторитета, но потерпел фиаско, и теперь ждал, что вы и для авторитетов станете крепким орешком. А что вышло на деле? После дотошных ночных разъяснений и предостережений Богомольца вы наутро сразу открыли карты. И какая же там оказалась шваль! Какие мизерные условия! Разве с этого следовало начинать на переговорах такого высокого, выше в очереди и не бывает, ранга. Блестяще опровергнутая клевета давала вам моральное преимущество оскорбленного достоинства и превосходную позицию для атаки. Один звук вашего голоса с призвуком шоферского голоса подавляет очередников, пытающихся вам возражать, еще до того, как они успевают вникнуть в смысл сказанного».

Учетчик никак не ожидал от Глинчика такой выволочки. «А какие же не мелкие требования я мог выдвинуть? – смущенно спросил учетчик, откашливаясь, чтобы заглушить жалкий, просительный тон своих слов. – Что ты потребовал бы на моем месте?» – «И я, и всякий нормальный очередник на вашем месте потребовал бы трудоустройства вне очереди. То есть не оформления на работу, это исключительное право служащих, а немедленного пропуска в какой-нибудь отдел кадров на собеседование. Разумеется, авторитеты на такое требование не согласятся, потому что очередь мимо себя никого не пустит, в этом и авторитеты ей не указ. Вы спросите меня: для чего же выдвигать заведомо невыполнимое требование? Для того, чтобы от него перейти к реальному, выполнимому уже с уступкой. Не сомневайтесь, авторитеты тоже без зазрения совести гнули бы свою линию в противоположную сторону. Как на базаре: с первого слова продавец заламывает безбожно высокую цену, покупатель – до смешного низкую, оба помаленьку сбавляют и накидывают, пока не остановятся на разумной цене. У авторитетов та же психология. И где в нашем городе учиться дипломатии, как не на колхозном рынке?

Авторитеты ждали от вас выдвижения непомерных требований. Иначе для чего они заранее придумали ответ на них? Вас не могли пропустить в кадры без очереди, но в качестве компромисса готовы были предложить самую быструю в городе очередь (кстати, ее выбор дьявольски сложен и является тайной авторитетов). Конечно, вы стояли бы в общем порядке, зато на льготных условиях. Во время очередестояния, а это минимум месяц, вас могли бесплатно снабжать пищей, водой, теплой одеждой, даже развлечениями. Без ущерба для себя авторитеты отдали бы на эти цели излишки подношений своих почитателей. Хотя никто не верил в ваше согласие встать в очередь, этот вариант теоретически рассматривался. Я сказал о нем, чтобы показать, насколько авторитеты вас опасались, хотели предусмотреть и невозможное. Всерьез же они считали, что вы захотите покинуть город, гадали только, на каких условиях.