Очерки об англо-американской музыке. Том 1. Фолк-возрождение, книга первая: Отцы-основатели

…И надо же, в то самое время, когда Джексон Франк доживал последние дни, на экраны вышел душещипательный фильм о пианисте-виртуозе, который родился и прожил всю жизнь на трансатлантическом лайнере, курсирующем между Европой и Америкой, ни разу не сойдя на берег. В 1900 году его, только что родившегося младенца, оставила на борту парохода, столь же огромном как «Титаник», некая несчастная мамаша, полагая, что ребенку не даст умереть какой-нибудь сердобольный богач. Но вместо миллионера его подобрал темнокожий кочегар, который пригрел малютку и дал ему свое имя, добавив символическую кличку «Тысяча Девятисотый». Мальчуган рос в трюме гигантского корабля, никем не отмеченный, а значит, и не зарегистрированный, не учтенный, не приписанный ни к какой стране, ни к какому городу, так что в действительности его не было вовсе. Вместе с тем — он был! И с возрастом проявил незаурядные способности пианиста, играл сольные партии в корабельном биг-бэнде, вызывая восторг у богатой путешествующей публики. Слава о неподражаемом виртуозе докатилась до Нового Орлеана и до обитавших в нем королей джаза, один из которых решил наведаться на теплоход и даже прокатиться до Европы, с тем, чтобы убедиться, действительно ли существует некий пианист. Наконец, темнокожий король джаза в этом убеждается и даже вызывает его на музыкальную дуэль, которая завершилась полным поражением короля и его посрамлением, с одновременным триумфом «подкидыша», которого почтенная публика вознесла к потолку. Пианисту предрекали всемирную славу, деньги, красивейших женщин и все блага мира, только бы он сошел на берег, обрел дом, гражданский статус, словом, если бы он легализовался… Но, как и полагается, гений предпочел сомнительному и неустойчивому берегу — палубу и трюм парохода. Он так и не сошел на берег, и мир не обрел великого музыканта, а единственная пластинка, точнее, ее матрица, была разломана самим пианистом и без сожаления выброшена. В конце концов, пароход, отмотавший ресурс, был отведен в открытый океан, там благополучно взорван и пошел ко дну вместе с останками его случайных и неслучайных обитателей…

Сюжет, игра актеров, мастерская работа операторов, музыка, философский подтекст, — словом всё то, что вобрало в себя краткое слово «кино», способны довести зрителей до глубоких сердечных переживаний, и, признаюсь, я едва не прослезился, когда единственный друг пианиста, отыскавший его в бездонном ржавом трюме, умолял его сойти на берег, прежде чем корабль подвергнут беспощадной утилизации…

И тогда я вспомнил о Джексоне Франке, судьба которого в тысячи раз трагичнее: он-то не был вымышленным, у него были имя, отчий дом, страна, друзья и родные, и он однажды действительно сошел на берег и прожил среди нас, и его песни знали миллионы людей во всем мире, их исполняли лучшие музыканты, он жил в богатейшей стране, и не в эпоху мировых войн, а во время ее наивысшего расцвета, жил совсем недавно… Вымышленный киногерой не сошел на берег, предпочитая безвестность и даже гибель, словно знал, в отличие от нас, о судьбе вполне реального музыканта, который когда-нибудь сойдет на берег?..[102]

Незадолго до смерти Джексон написал письмо некоему Карлу, который счел необходимым опубликовать его после смерти музыканта. Вот отрывок из этого письма.

«Я стоял у истоков нескольких событий, позже единодушно признанных значительными, но, как и большинство из тех, кто читает эти строки, так и не смог в них толком разобраться. Получив толчок вначале, я уже не мог остановиться и осознать их значимость. Я испытывал огромное уважение к музыкантам, которых знал в Англии и внимательно следил за их развитием, стараясь быть объективным и не проявлять чрезмерной чувствительности. Возможно, это послужило причиной моего недуга. Впрочем, никто бы не поверил в это…

Так или иначе, жизнь здесь, в горах, безмятежна, и я даже смог создать нечто, что не променял бы и на качку на «Queen Elizabeth». Ко мне приходили некоторые мысли, в конечном счете отброшенные: должен ли я только накапливать свои идеи для их последующего признания, когда-нибудь после сошествия в могилу или, возможно, никогда. Это — краеугольный камень, жалкая, но благородная идея, приводящая к преждевременному саморазрушению. Время изменилось, мир отступает… я постоянно вспоминаю себя в прошлом.

Мой друг только что опубликовал книгу, в которой выразил все это словами: «тайна в том, что никто не выигрывает…» и что «память не изменяет сути событий». Он убедил меня гордиться тем, что мы находимся среди последних, кто познавал и открывал нечто новое, что возвышает время, и что мы начали распутывать паутину, по сути, являющуюся нашим единственным облачением.

Семидесятые послужили прелюдией к пиршеству, на которое мы рассчитывали в конце шестидесятых. Теперь каждый может быть проповедником Восточной религии и в то же время работать в «Bethlehem Steel»[103]. Что случилось? Это ли время для моего возвращения? Будут ли мои слова и песни «уместными»?..