Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

В Пушкинские дни 1937 года он еще почти не осознавал призрачности этих надежд. К юбилею Московский камерный театр официально поручил Кржижановскому адаптировать «Евгения Онегина» для сцены. Результат своих трудов Кржижановский назвал «сценической проэкцией». Хотя в ней была сохранена лишь тень пушкинского повествователя, традиционно воспринимаемого как стилизованный образ автора, Кржижановский выдержал данную к юбилею идейную установку, заострив внимание на фигуре гонимого поэта. Пролог к пьесе был создан на основе стихотворного диалога Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» (впервые этот текст был опубликован в 1825 году в качестве предисловия к первой главе «Евгения Онегина»), благодаря чему гениальный писатель представал как заложник хищнического капиталистического рынка. В начальной сцене пьесы обреченный на смерть Ленский сочиняет стихи – между прочим, ранние стихи Пушкина – на могиле Дмитрия Ларина. (Как и в опере Чайковского, в пьесе опущена первая, петербургская глава Пушкина.) Самым неожиданным оказывается то, что в конце действия сам Онегин приобретает черты зрелого поэта, становясь задумчивым, раскаиваясь, испытывая горькие сожаления. На протяжении всего 1936 года этот элегический, с вкраплениями гоголевской одержимости, вариант «Онегина», украшенный музыкой Сергея Прокофьева, жил скромной полуофициальной жизнью в недрах одного учреждения, Московского камерного театра, и более беспокойной – в качестве пункта повестки заседаний ряда контрольных комиссий. Однако премьера так и не состоялась.

Вторым сочинением для юбилея стала пьеса «Тот третий», написанная Кржижановским на поднимающейся волне террора.

Он показал пьесу только Таирову, после чего спрятал ее в платяном шкафу жены, Анны Бовшек. В эту пьесу также включены бессмертные строки Пушкина, а поэт, которого предписывалось изображать гонимым, окружен в ней доносчиками и шпионами. Однако теперь эти темы служат совершенно другой цели. «Тот третий» – гибридное комическое сочинение, в котором из нескольких стихов канонического Пушкина необъяснимым образом вырастает масштабная пародия на Шекспира, Гоголя, Бернарда Шоу и сцены преследования в криминальных триллерах, снятых на заре кинематографа.

Кржижановский-комедиограф

В 1939 году на основании небольшого перечня инсценировок, театральной публицистики и не поставленных пьес Кржижановский был избран членом секции драматургии Союза советских писателей. Его неопубликованная проза была практически не известна читателям; о ней узнали только после 1989 года. В 1930-х годах его пьесы привлекали к себе некоторое внимание, но театры не принимали их к постановке. Машинописные тексты пьес (адаптаций и оригинальных драм) хранятся в фонде Кржижановского в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ). Три из десяти были опубликованы в пятом томе Собрания сочинений, изданном в 2010 году. Первая представляет собой полноформатную сатиру времен нэпа под названием «Писаная торба» (1929–1930). За ней следует трехактная пантомима «Смерть бросает кости» (1930), а затем – самая сложная пьеса, «Тот третий» (1937). Самая ранняя из этих пьес, «Писаная торба», снабженная подзаголовком «Условность в четырех актах, семи ситуациях», могла бы послужить учебником по темам и приемам Кржижановского как оригинального драматурга[391]. Для читателей, знакомых с повестями и рассказами Кржижановского – в целом представляющими собой мрачные интеллектуальные упражнения, обычно завершающиеся самоубийством или расстройством психики, – тональность его пьес может оказаться неожиданной. Это очень забавные сочинения, трагифарсы, разворачивающиеся с головокружительной скоростью, в которых трагическое приглушено до такой степени, что малейшая серьезность немедленно приковывает наше внимание и берет за душу. Такие сумасшедшие переключения психологических регистров были фирменным знаком Гоголя как драматурга. Как мы увидим, к числу талантов Кржижановского-писателя принадлежит его способность гармонично соединять в одной структуре две основные черты русского романтизма: если Пушкин вознес Кржижановского на высоты Парнаса и передал ему ауру эстетического и нравственного долга, то от Гоголя к нему пришли карикатура, маска и шутовство, что обеспечило известную степень свободы от этого долга под прикрытием шутовского колпака. Такая свобода несла больше чем развлечение или облегчение. Она была лазейкой, позволявшей выйти за пределы неприемлемой жизни.