Очерки поэтики и риторики архитектуры

Семья Витгенштейнов собралась в новом доме на Рождество 1928 года. На трех этажах – двадцать семь комнат общей площадью 1020 квадратных метров. Внизу парадные помещения и апартаменты Гретль (так домашние звали Маргарет); на втором этаже комнаты постоянно жившего в Америке ее мужа и гостевые; на третьем – детские для двух родных и двух приемных сыновей, дополнительные гостевые и комнаты прислуги: трех поваров, трех служанок, секретаря, горничной, гувернантки и парикмахера; кухня – в подвале. Ни Энгельман, ни Витгенштейн не имели инженерно-строительного опыта, поэтому конструкцию здания разработал Жак Гров – сотрудник Лооса: ограждающие стены кирпичные, оштукатуренные; балки перекрытий опираются на бетонные (местами железобетонные) столбы; перегородки – не несущие, собранные из элементов заводского изготовления.

Витгенштейны олицетворяли собой вершину венской буржуазной элиты. Хорошим тоном было иметь семейного архитектора, и у Карла Витгенштейна, отца Маргарет и Людвига, таковым был Хоффман. Люди круга Маргарет, коллекционировавшие работы Климта (помните портреты Маргарет его работы?), могли быть уверены, что она закажет проект особняка Хоффману, часто работавшему вместе с Климтом. Однако те друзья Маргарет, которые предпочитали Климту – Кокошку и, как им казалось, лучше понимали своевольную, экстравагантную натуру первой красавицы Вены, вряд ли сомневались, что она, подобно им самим, обратится с заказом к принципиальному противнику Хоффмана – Лоосу, самому радикальному новатору в столичной архитектуре тех лет. Она же демонстративно дистанцировалась от принятых в ее кругу предпочтений, выбрав малоизвестного ученика Лооса – Энгельмана и приставив к нему своего деспотичного брата554. Это был шокирующий жест, говорящий: «Никто лучше меня самой и Людвига не знает, каким должен быть мой дом». Возможно, Гретль и Людвиг даже не обсуждали кандидатуру Лооса, ибо ей не нравился скандально известный дом, построенный этим архитектором на Михаэлерплац. А может быть, Лоос не был призван к осуществлению столь престижного заказа по той причине, что Людвиг, накануне Великой войны нашедший в нем единомышленника, вскоре разочаровался: «На днях встретился с Лоосом. Ужас и отвращение. Он заражен самым вредоносным умничаньем!.. Это последняя капля!» – писал он Энгельману в сентябре 1919 года555. Больше они не встречались.

Особняк Витгенштейн распределением масс противоположен вилле Савой, строительство которой начиналось, как раз когда работы на Кундмангассе приближались к концу: венский дом стоит на массивном подиуме, а вилла Савой стремится оторваться от земли. Ступенчатостью, восходящей от террасы размером пятьдесят на сорок метров, вертикальными оконными прорезями и деревьями на террасе особняк Витгенштейн напоминает зиккурат. Излучаемый им иератический импульс остро чувствовала Гермина – старшая сестра Людвига и Гретль: «Искренне восхищаясь этим домом, я определенно не хотела бы, да и не смогла бы в нем жить. Он гораздо больше похож на жилище для богов, чем для простой смертной, каковой являюсь я, и мне сначала пришлось подавлять глухую неприязнь к этой, как мне кажется, „логике, превращенной в дом“, к его совершенству и монументальности»556.

Я отказываюсь обсуждать особняк Маргарет Витгенштейн как веху в философии ее брата, разъединяющую периоды «Логико-философского трактата» и «Философских исследований»557 или, напротив, устанавливающую их неразрывную связь558. Уже сам по себе факт синхронного появления противоположных трактовок этого здания под знаком философии говорит о рискованности такой затеи. Но дело даже не в этом, а в том, что я принципиально против поисков аналогий между текстами философа с их проблематикой – и результатом его работы в качестве архитектора, вынужденного решать более практические задачи, нежели поиск архитектурного эквивалента философских идей. Такого рода поиски заведомо ведут к натяжкам и потому бесплодны. Если в нашем сознании и всплывают какие-то ассоциации между философией и архитектурным опытом Витгенштейна, то я предпочел бы объяснять их не взаимодействием этих двух сфер его творчества, а тем, что обе они восходят к неким непрофессиональным свойствам его личности, к его этическому и эстетическому миру.