Очерки поэтики и риторики архитектуры

Бильбао же «понемногу тускнел и деградировал»756, потому что к концу XX века захирел порт – источник былого процветания города. Это вынудило муниципальные власти предпринять отчаянный, не суливший верного успеха шаг: попробовать оживить провинциальный город инъекцией современного искусства и архитектуры. Они предложили нью-йоркскому музею Гуггенхайма открыть филиал в Бильбао. Томас Кренс, тогдашний директор Гуггенхайма, проводивший экспансионистскую музейную политику, охотно принял эту идею и обратился к Гери, выразив надежду, что тот создаст нечто не уступающее оригинальностью нью-йоркской работе Райта. Это означало неограниченную свободу творчества. Впоследствии Гери рассказывал, что в работе над этим проектом для него была важна чисто художественная установка, исключающая политические и деловые соображения757.

Фотографы знают, что это здание надо снимать от реки: с моста Сальве, а еще лучше с Университетской набережной или прямо с воды, потому что оно стоит у реки, фасадом к ней обращено, и река создает необходимую дистанцию для охвата всего фасада одним взглядом. Поражает нагромождение колоссальных изгибающихся, извивающихся, отражающих свет форм, которое, кажется, может быть только результатом действия неких сверхчеловеческих, титанических сил. Из центра – пучка свернутых рулонами листов, вздымающихся на пятьдесят пять метров (Гери называет это место «цветком»), – гигантские металлические протуберанцы выброшены вдоль и против течения реки. Фасад обращен на север, на нем нет прямого солнечного света. Не ослепляя бликами, он чрезвычайно богат нюансами светотени и цвета, играющими на металлических поверхностях, отражающихся в воде и принимающих от нее рефлексы. Сила этого зрелища не только в грандиозности и непонятной сложности форм, но и в том, что существует, как ни удивительно, нечто противодействующее выбросу чудовищной энергии, ограничивающее ее разбег вдоль берега и заставляющее изогнутые поверхности держать форму. Ради этой великолепной картины спроектирован весь музей.

Не в том ли отчасти провокативная сила этого произведения, что оно одновременно и архитектурно, и скульптурно? Вот ведь «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной тоже металлическая оболочка на стальном каркасе, с той только разницей, что там оболочка из нержавеющей стали, а у Гери – титан.

Гери сначала тоже думал о нержавеющей стали, но она не давала «игры света на изогнутой поверхности». Тогда он решил сделать фасад музея из титана, обладающего «теплотой и индивидуальностью». Однако титан, который производился для военных нужд, не годился для строительных работ. Целый год ушел на то, чтобы подобрать нужный состав сплава и модифицировать технику проката. Получились листы толщиной в треть миллиметра с рифлением, рассеивающим отраженный свет. Они оказались и тоньше листов из нержавеющей стали, и эластичнее – на ветру они даже чуть-чуть прогибались. Свет «играл и трепетал на их складчатой поверхности, а еще они были чрезвычайно прочны». Этот опыт навел Гери на размышления о том, что в отличие от камня, быстро деградирующего в загрязненных городах, тонкий титановый лист – «гарантия на сто лет». Оказывается, долговечность может обеспечиваться гибкостью, а не жесткостью, тонким слоем, а не толстым758.

Титановый зонтик на бетонном столбе против оси «цветка» может показаться входом в музей. Однако это всего лишь выход на террасу над мелким бассейном, зеркально удваивающим фасад. От реки, текущей несколькими метрами ниже, это зеркало отделено променадом семиметровой ширины, позволяющим совершить обход-осмотр фасада. С такого расстояния он виден только фрагментарно, в острых ракурсах.