Очерки поэтики и риторики архитектуры

Отличие же Версаля от папского Рима я ощущаю в колоссальном расширении доступных взору протяженностей острее, чем в характере фасадов. Сопоставьте величины. В старом Риме нет ничего более унылого, чем вереница корпусов Квиринальского дворца на страда Пиа, названная римлянами «Длинным рукавом» (Manica lunga), – однако Версальский дворец вместе с северным и южным крыльями длиннее «Длинного рукава». В Риме на пьяцца дель Пополо пара церквей, разделяющих трезубец улиц, удалена от обелиска на сотню метров, тогда как в Версале протяженность каменной пустыни, отделяющей придворные конюшни от памятника Людовику XIV326, – триста семьдесят метров. Размеры пьяцца Навона – длиннейшей из римских площадей – двести шестьдесят на пятьдесят метров. А Большой канал Версальского парка как длиной (полтора километра), так и шириной (шестьдесят два метра) сопоставим с венецианским Канале Гранде, от которого он и получил свое наименование. Протяженность главной оси Версальских парков немного короче четырехкилометровой римской страда Феличе, зато вместе с направленной на запад Королевской аллеей Вильпрё и отходящей от дворца в противоположную сторону авеню де Пари она достигает десяти километров!

Причины этих различий – не только в клаустрофобии Людовика XIV и в представлениях римских пап и французского короля о подобающем им величии, но и в особенностях исходной ситуации. Крупномасшабная планировочная структура Рима прорастала на плотной канве двухтысячелетнего городского палимпсеста, а Версаль возник разом на почти пустом месте. Урбанистические преобразования Сикста V, композиция Палаццо Барберини, знаменитые римские фонтаны и лестницы под открытым небом, – все это появилось благодаря тому, что в градостроительной практике стали использовать приемы, которые прежде не выходили за рамки архитектуры и благоустройства вилл. Версаль – противоположная фаза этого процесса, ибо здесь мы видим проекцию римских урбанистических принципов на единственную в старорежимной Франции сферу жизни, которую (правда, не без натяжки) можно назвать приватной, – на усадьбу короля327. Загородная резиденция Людовика – в своем роде эссенция папского урбанизма, какую невозможно было получить ни в самом Риме, ни в Париже. Версаль противопоставлен и столице католического мира, и беспокойной столице французского королевства. Населен Париж был густо, «но перед античными, ренессансными и барочными напластованиями Рима времен папы Александра VII, соперника Людовика XIV, он являл собой воплощенное в камне ничтожество»328.

В течение двадцати лет до переселения в Версаль создание парка занимало Людовика XIV в несравненно большей степени, чем обустройство скромного отцовского охотничьего замка (розовый кирпич, белый камень, голубой кровельный сланец), сооружением которого, как писал заносчивый маршал Франсуа де Бассомпьер, не стоило бы гордиться даже простому дворянину.

Версаль стал символом короля-солнца отнюдь не потому, что там стоял дом его отца. Ведь Людовик XIII владел несравненно более представительными замками Шамбор, Фонтенбло и полюбившимся его сыну Сен-Жерменом. Уникальное достоинство маленького версальского замка заключалось вовсе не в нем самом, а в его расположении на краю склона, переходящего в простирающуюся на запад долину. Этот замок был хорош в качестве точки отсчета для преобразования долины в парк, ориентированный на солнце.

Лишь на восьмом году правления Людовика XIV, когда начала вырисовываться в общих чертах солярная инфраструктура парка, Людовик решил, что отцовский замок стоит преобразовать во дворец, соразмерный парку, то есть соответствующий амбициям монарха, метафорически отождествляющего себя с солнцем. Лево принялся обстраивать старый замок с трех сторон. Для созерцания парка он возвел перед фасадом старого замка, на высоте бельэтажа, грандиозную открытую террасу, которую Ардуэн-Мансар похоронит потом под сводами Галереи зеркал. Благодаря этой террасе замок превратился в виллу, но еще не стал дворцом. Пройдет еще четыре года, прежде чем Лебрен приступит к оформлению Больших апартаментов короля в бельэтаже. Двор стал понемногу перебираться в Версаль с 1678 года, когда начали строить южное крыло дворца и, спустя год, Придворные конюшни. 1682 год стал в жизни двора решающим, потому что к этому времени южное крыло было готово и Ардуэн-Мансар заложил рядом с ним каре Большой кухни. Но во дворце еще грохочут молотки каменщиков, визжат пилы и клубится гипсовая пыль: строят Галерею зеркал. Только с завершением строительства Придворных конюшен и Большой кухни дворец начинает существовать как более или менее завершенное целое.