Очерки поэтики и риторики архитектуры

Давид Аркин, подытоживая впечатление от площади перед Квиринальским дворцом в Риме, писал: «Барочная площадь „экстерриториальна“: у ее границ кончается беспорядочное сплетение узких проездов и строений и возникает новый, островной мир самодовлеющего, замкнутого в себе архитектурного пространства. Прохожий должен со всей резкостью почувствовать контраст между беспорядочной суетой своего обыденного города и торжественным спокойствием, пышным великолепием дворцовой или церковной площади. Ступая на ее камни, он приобщается к другому миру, – к миру, который отнюдь не желает стирать границы между собой и обыденностью, к миру феодальной власти, феодальной избранности и авторитарности, будь то власть церкви, воплощенная в торжественном фасаде собора, или власть светского князя, говорящего о себе пышной декорацией дворца»352. Но Зимний дворец наводил его на иные соображения: «Работая на протяжении многих лет над этим крупнейшим по значению и масштабам сооружением, архитектор с каждым новым проектом все более и более крепко связывал дворцовое здание с его городским окружением. (…) Дворец был задуман и осуществлен Растрелли как громадный архитектурный массив городского характера. В композиции здания были учтены особенности прилегающей территории – площади, набережной, проездов»353. Аркину вторил большой знаток петербургской архитектуры Анатолий Петров: «В наружном облике Зимнего дворца, создававшегося, как гласил указ о его строительстве, „для единой славы всероссийской“, в его нарядном, праздничном виде, в ясности и простоте архитектурных масс раскрывается художественно-композиционный замысел зодчего – глубокая архитектурная связь этого здания с городом, Невой, со всем характером окружающего городского пейзажа». Петров противопоставлял «раскрытую» композицию Зимнего дворца типу замкнутого дворцового здания с внутренним двором, распространенного в архитектуре Западной Европы354.

Думаю, что, проектируя Зимний дворец, Растрелли руководствовался не только чувствительностью ко вкусу своей коронованной заказчицы, но и тем, что Россия не знала традиции строительства неприступных замков – этих архитектурных символов настоящего феодализма.

На фасаде Зимнего 146 окон, не считая полуподвальных и тех, что на аппендиксе со стороны Миллионной улицы. И нет среди них ни одного без белоснежного наличника. С рокайльных картушей, венчающих проемы, глядят на площадь сказочные лики: львы с лицами почтенных старцев, девы в шлемах, античные воины. Я насчитал восемнадцать видов наличников. Благодаря их разнообразию возникает впечатление, будто окна – не проемы в толще стены, а изображения образцов оконных обрамлений, вывешенные напоказ на экспозиционном щите двухсотметровой длины.

Дворец Стокле

В юности я воображал, что мраморное здание с башней, называемое дворцом Стокле, – что-то вроде брюссельского районного Дома культуры или музея, хранящего свидетельства о каких-то важных исторических событиях. Сбивала с толку ступенчатая башня, увенчанная четырьмя совершенно одинаковыми голыми бронзовыми великанами, стерегущими груду цветов, будто возложенных на высокую могилу героя.

Странно было узнать, что это дом брюссельской буржуазной семьи. Барон Адольф Стокле – инженер-путеец, банкир, коллекционер произведений искусства. Его жена Сюзанна – племянница парижского живописца Альфреда Стевенса, прославившегося виртуозными изображениями молодых светских красавиц, таких, какой была она сама в пору строительства их дома. У них было трое детей – два мальчика и девочка.

Дом, построенный Йозефом Хоффманом в 1905–1911 годах, стоит на плавном изгибе авеню де Тервюрен, модного тогда и престижного до сих пор района великолепных парков, так, что не заметить его невозможно. Обычно направляются к нему из центра города, и первое, что видят, – выглядывающую из‐за деревьев бульвара башню, которая из‐за скульптурного завершения в первую минуту может показаться памятником. Подходя ближе, понимаешь, что устремленная вверх многоступенчатая композиция из параллелепипедов – обитаемое здание. По мере нашего движения здание вытягивается в несколько отступающий от красной линии трехэтажный корпус, а башня уходит в ту сторону, откуда мы пришли, – к служебному флигелю, из‐за которого композиция поначалу казалась центрической, как бы пирамидальной.

Очевидно, супругам Стокле очень хотелось, чтобы их дом был самым заметным среди вилл этого района, – и Хоффман этого достиг, хотя размеры здания по меркам современных российских привилегированных владельцев недвижимости отнюдь не поражают: тридцать семь метров в длину, тринадцать – в ширину, десять – в высоту.